Юрий Благов - Аншлаг [Рассказы о цирке]

— Красноармеец Ольховиков явился по вашему приказанию, — отрапортовал без запинки Николай.

Капитан, рука которого была на перевязи, усмехнулся:

— Ну, здравствуй, солдат. Не узнаешь меня?

Оказалось, что капитан — бывший директор Тбилисского цирка, но не Гамсахурдия, а Ганге, у которого Николай многократно выступал. Теперь капитан занимался снабжением войск горючим. Он сказал, чтобы Ольховиков ждал приказа об откомандировании его в Тбилиси, в распоряжение окружного Дома офицеров.

И такой приказ вскоре поступил.

По Военно-Грузинской дороге отправился Николай на грузовике в Тбилиси. А там нашелся еще один цирковой человек. Начальником Дома офицеров был майор Вергасов, когда-то служивший в Бакинском цирке старшим униформистом. Вергасов направил Ольховикова в ансамбль Закавказского военного округа.

Но тут получилась осечка.

Начальнику ансамбля полковнику Устинову Николай по всей форме доложил о своем прибытии.

— Вы танцор? — оглядев его, осведомился полковник.

— Никак нет.

— Певец?

— Тоже нет.

Брови полковника поднялись:

— Не танцор, не певец, так кто же вы?

— Артист цирка.

— Артисты цирка нам не нужны! — И брови полковника опустились на прежнее место.

Наступила пауза.

— Разрешите идти, товарищ полковник?

— Идите.

Повернувшись, как и положено, через левое плечо, Ольховиков покинул репетиционное помещение. На лестнице его встретил солдат, лицо которого показалось Николаю знакомым.

— Что невесел? — спросил солдат.

— Не приняли в ансамбль.

— Почему?

— Не пою и не танцую.

— Совсем не поешь?

— Нет, для себя-то пою…

Ольховиков на сей раз не соврал. В домашних условиях он воспитал в себе большую любовь к музыке. Причем не к модным песенкам и танцам, вовсе нет! Он собрал целую коллекцию оперных арий, часами прокручивал их на своем патефоне, а затем, как умел, повторял. Он выучил таким образом много великолепных произведений. Вероятно, сказалась наследственность — бабушка была итальянкой, мама пела в оперетте. У Николая был и слух, и голос. Но вокальных упражнений он никогда не демонстрировал.

Знакомого солдата это обстоятельство нисколько не смутило…

— Пойди скажи, что поёшь, и тебя поставят в хор. Ну смелее!

Николай оправил гимнастерку, откашлялся и снова затопал в репетиционный зал.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться?!

— Вы, кажется, только что обращались?

— Разрешите еще раз, товарищ полковник.

— Ну, в чем дело?

— Я пою.

— Почему же вы сразу об этом не сказали?

— Растерялся, товарищ полковник! А у меня голос…

— У вас — голос, а у нас — сомнения… — Затем в сторону концертмейстера: — Шульман, проверьте!

Длиннорукий Шульман, военная форма на котором сидела колом, был из тех, про кого говорят, что он «гусаром не рожден». Раскачивающейся походкой повел он Николая в кабинет. Сел за рояль.

— До-ре-ми-фа-соль, — затянул жонглер, а затем чисто взял верхнее «до» и одолел целых полторы октавы!

Глаза Шульмана заблестели.

— Ты ноты знаешь?

— Нет.

— Говори, что знаешь!!!

И бодрой походкой повел новоявленного певца к полковнику.

Ольховиков прижился в ансамбле наполовину. Для спевшейся, сыгравшейся и станцевавшейся компании он был чужаком. Продемонстрировать своих способностей ему не удавалось.

Внешне все обстояло благополучно, его одели в форму ансамбля, и на ногах вместо обмоток появились хромовые сапоги. Однако дежурил чаще остальных — то за одного участника ансамбля, то за другого — и в конце концов на дежурстве заснул, получив три наряда вне очереди.

Но однажды с ансамблем репетировал знаменитый танцор и балетмейстер Вахтанг Чубукиани, и Николай подкинул ему идею: я, мол, могу жонглировать пятью гранатами, затем бросать гранаты танцорам и, так сказать, вооружать их в вашем героическом танце.

Чубукиани идеей заинтересовался, однако Николаю кроме жонглирования пришлось включиться и в групповую пляску, что он быстро освоил.

И номер получился самым впечатляющим. Когда же через некоторое время Николаю поручили петь соло, он вовсе задрал нос. Заставлять дежурить вне очереди его уже не пытались. И теперь Николай начал устраивать розыгрыши, столь популярные в цирке. Причем один из них едва не закончился штрафной ротой.

А было так… Война перекинулась за рубежи нашей Родины, и ансамбль направили в Иран для обслуживания наших войсковых частей.

И вот в Тавризе Николай уговорил десяток сорвиголов в «зарубежную самоволку». Они перелезли через стену казармы, построились на улице и под командованием Ольховикова бодро зашагали по незнакомой стране.

Но через мгновенье наткнулись на наш комендантский патруль.

— Кто такие?

— Артисты ансамбля Закавказского военного округа, — отрапортовал «командир».

— Куда направляетесь?

— Знакомиться с городом…

Пауза, а затем команда:

— Кру-гом! В расположение своей части шагом марш!

Утром всю группу любознательных отправили на Родину. Знакомство с зарубежной жизнью для Ольховикова закончилось. Пока…

В Тбилиси визит к начальству не предвещал ничего хорошего. Все провинившиеся набросились на зачинщика. И первым к начальству был вызван действительно он.

— Явился по вашему приказанию…

Начальник долго смотрел на руководителя самоволки и вдруг спросил:

— У тебя штатский костюм есть?

— Нет… Но я достану! — обрадовался Ольховиков, быстро сообразив, что для штрафника штатский костюм необязателен.

И тут выяснилось, что артиста-орденоносца Николая Ольховикова включают в состав артистической бригады, прибывшей из Москвы для обслуживания фронта.

До конца войны Ольховиков побывал в нескольких таких бригадах и провел множество выступлений.

С бригадой Тбилисской филармонии выступал на самых передовых участках фронта.

Работа приносила ему огромное моральное удовлетворение, поскольку во времена великой битвы он не остался от нее в стороне. И она раскрыла новые грани его дарования. Николай уже с блеском жонглировал не на лошади, а на полу, не в манеже, а на эстраде.

И к тому же публично запел, ощутив невероятную радость от сознания, что вот стоишь на сцене, поешь, и твой голос льется легко и свободно, и тебя внимательно слушают и хорошо принимают.

Николай пел, не представляя, к чему это пение в дальнейшем приведет.

Артисты цирка, в силу вечных разъездов, жили раньше жизнью обособленной, но некоторые прочно вписались в столичную артистическую элиту. Это — Кио, благодаря своей всенародной популярности; Карандаш, выступавший на московской арене одиннадцать сезонов подряд; Дуровы, родственно связанные с московскими академическими театрами; Николай Ольховиков, благодаря своему мастерству не только на манеже, но и за бильярдным столом.