Лев Гумилевский - Орлята [Рассказы]

Солнце спускалось все ниже и ниже.

С наступлением вечера в людях, оторванных от привычного образа жизни и от всего мира, произошла перемена. Каменным комом застыло горе в груди. Их загорелые лица были покрыты грязью, губы запеклись от жажды, глаза покраснели от бессонницы, тело ныло от усталости. Старики что-то бормотали про себя.

Только дети не унывали. Им все было интересно. Нет ничего лучше, как прятаться днем и ночью в лесу. Они бы не отказались здесь жить все время. Плохо только, что взрослые не разрешают шуметь. Странный народ — эти взрослые. Начали хорошее дело — хождение по лесам, а перекликаться не дают, не разрешают ни громко смеяться, ни свистеть. Смотри на мать и молчи неизвестно почему.

Люди собрались в кучу. Дед подозвал мальчика, который принес весть о предательстве Бавельчика, выдавшего белополякам место, где они скрываются:

— Знаешь что, Степанка! Стоило бы снова сбегать в деревню, посмотреть, что там делается. Только осторожно, чтобы не заметили тебя.

— Пусть я лопну, если меня заметят! — горячо отозвался обрадованный мальчик.

— Иди и не задерживайся. Возвращайся сразу. Смотри, не заблудись!

Степанка шмыгнул в лес.

Женщины начали доить коров в большие кувшины. Старики молча курили свои трубки. А дети тайком резвились.

Надвигался мрак. Гудели и немилосердно кусались кружившие тучами комары. Люди собрались вместе и поужинали хлебом с молоком. Только несколько мужчин остались сторожить лошадей и коров, лежавших и стоявших тесной кучкой.

Костра не разводили: боялись, что его заметят. Женщины уложили детей спать, закутав их в свитки и кожухи. Взрослым не спалось.

Тоскливо и неуютно было в лесу без костра. Сырость пронизывала до костей.

Прошло полчаса, час… Над землей стоял яркий двурогий месяц. Как золотой горох, были рассыпаны по синему бездонному небу сотни звезд. Где-то близко хохотала сова. Жалобно выли волчата.

— И дернуло же меня снова послать сорванца! — сказал дед. — Еще заблудится…

— Не заблудится, — успокаивали женщины. — Степанка знает лес и болото, как родной дом.

Люди настороженно прислушивались к каждому шороху. Вот вблизи за деревьями что-то затрещало. Послышались человеческие голоса.

Все вскочили на ноги. Шло несколько человек, а вел их Степанка.

— Неужто легионеры? — встревожились крестьяне.

— В легионерских шинелях, в шапках с блестящими козырьками…

— Вот где конец нашим коровкам и лошадкам… Легионеры приближались. Вместе с ними молча шагал и сосед — предатель Бавельчик. Руки он залихватски — видно, гордясь собою, — держал заложенными назад. Степанка вьюном вертелся между легионерами и весело хихикал.

«Нарочно он их сюда привел, что ли?» — подумал дед, и с его губ сорвалось крепкое, ядреное ругательство.

— Добрый вечер, братцы! — поздоровались легионеры.

— Да это же наши ребята! — раздались обрадованные голоса. — Наши ребята пришли!

— Легионеров уже прогнали, — начали рассказывать партизаны. — В деревне теперь наши, красные. Паны, удирая, бросили свой обоз, а мы нарядились в их одежду. Вот мы и гостя к вам привели, Бавельчика. Разведите скорей огонь, полюбуйтесь на соседа нашего!

В один момент была собрана куча сухих веток, и вскоре запылал большой костер. Огонь взметнулся пышными красными языками.

Молодые партизаны в легионерской форме с винтовками в руках подвели Бавельчика к огню. Руки у него были связаны за спиной. Это был кряжистый, невысокого роста мужик лет под пятьдесят. На круглом, кирпичного цвета лице его топорщились густые седоватые усы. Маленькие черные глазки искоса поглядывали на людей, поглядывали хищно и трусливо.

Бавельчик служил лесником у пана Барановского, а потому и себя считал наполовину паном. Он шпионил за крестьянами, доносил, где они прячут лошадей и где находятся партизаны.

— Почему ты, Бавельчик, пришел к нам без своих панов? — спросил дед.

Бавельчик опустил голову.

— Почему ты не удрал с паном Пилсудским? Бавельчик молчал.

— Говори! — со злостью крикнул дед и потянул Бавельчика за связанные руки.

— Мы его захватили возле польского обоза. Он там воровал солдатскую одежду, — сказал один из партизан.

— Подлюга ты! Злодей! — ругался дед. Он сурово посмотрел на Бавельчика и плюнул ему в лицо.

Бавельчик задрожал с головы до ног и скрипнул зубами.

— Хватит! — сказал один из партизан. — Вы побудьте у костра, а мы с Бавельчиком пойдем прогуляемся… Марш, Бавельчик!

Предатель весь дрожал. Зубы его забарабанили. Он пробормотал придушенным голосом:

— Смилуйтесь, братцы!

— Иди, подлый!

Бавельчик не хотел идти, но приклады партизан придали ему охоты!

Никто предателя не защищал, все молчали. Партизаны скрылись с Бавельчиком между деревьями. Костер весело горел. Проснулись дети и начали резвиться у огня. Они уже не боялись шуметь и шалить: старшие теперь не запрещали.

Спустя несколько минут хвойник содрогнулся от оглушительного выстрела. Отовсюду покатилось эхо. Все вскочили со своих мест. Старые женщины стали креститься. Дети перепугались, некоторые заплакали..

— Бавельчик получил по заслугам, — глухо промолвил дед и спокойно задымил трубкой.

Глаза его точно васильки во ржи. А над ними из-под рваного картузика волосы — белокурыми ржаными колосками… Это Филиппок.

А еще рубашонка, штанишки на кем ситцевые, все в заплатах — в заплатах. Они бедняки. И хата вон там, за повалившимся плетнем, также в заплатах и также бедна. А меж ней и левадой — клочок огорода — курице ступить негде… Так это было, так и осталось. И есть еще где-то в степи кусок «панской» земли (когда началась революция — из комитета дали), и на ней сейчас колышется рожь и полоска яровой пшеницы. Колосьями тихо так: — ш… ш… Только вот жать придется ли? В округе немцы с гайдамаками насильничают, все отбирают обратно, возвращают к старому…

Вот к ним, в Михновку, вступили.

Филиппок с ребятами-пастухами видел все с бугра, на котором пасли. Сперва далеко-далеко, на дороге поднялась пыль. Всмотрелись, а это солдаты, колонна за колонной. Село в долине молчало. И вдруг зазвонил в испуге колокол, и под вербами разорвался снаряд, другой, еще… Заклокотало. Колонна тогда рассыпалась по степи и надвигалась цепь за цепью все ближе и ближе… Иногда цепь залегала на бугорке во ржи. И четко тогда строчили пулеметы и грохотали залпы. Снова подымались и двигались — двигались… Долго так. Но все же к вечеру подошли к экономии на краю села, до самых левад.

Вербы мешали ребятам видеть. Слышалось лишь, как раздался крик: A-а… а… — покатился по степи. Выстрелы затихли. Немного погодя стали греметь, то там, то здесь где-то в селе, потом за селом, потом — все дальше, дальше…