Вера Фелисова - Все мои братья

Собрались в тесный круг бывшие преподаватели училища, плечом к плечу с курсантами бившие врага. Их возглавляет сохранивший молодцеватость генерал Илларион Григорьевич Попов. Рядом с ним стоят бывшие командиры курсантских подразделений Волошко, Акуленко, Харин, Зарубин. Вижу бывших взводных Степанова, Белана, Логинова. К этой же группе примкнули боевые подруги наших командиров Левина, Полонская, Гамаюнова, преподаватель Трапезная, бывшая заведующая курсантской столовой Оттенко.

Все более шумным становится круговорот радостной встречи. Сотни голосов звучат в вестибюле. Украинский, казахский, кавказский акценты. Поцелуи, слезы, щелканье фотоаппаратов…

Поздней ночью с сожалением покидаю я жужжащий, словно улей, интернат.

Завтра — самое главное…

Колонна автобусов отправляется в путь. Ветераны войны и их близкие едут в дорогие их сердцу места. Невский проспект, Нарвские ворота, памятник Сергею Мироновичу Кирову, Кировский завод, боевой танк на почетной мирной вахте. Отсюда уходили на фронт ленинградские рабочие, плечом к плечу с которыми били ненавистных захватчиков курсанты-пограничники. А вот и Новый Петергоф, здание бывшего училища. Сколько воспоминаний связано с этим большим двором, с этими старыми кленами и тополями. Ветераны приумолкли. Душу каждого теснит светлая печаль.

В унисон с общим настроением на площади вдруг заиграл духовой оркестр. Щемяще-торжественная мелодия вознеслась над городом.

В том самом зале, в котором когда-то впервые были названы курсантами пареньки, прибывшие сюда со всех концов страны, снова собрались они, ставшие более чем на тридцать лет старше. Они собрались, и стало светло в этом зале от блеска орденов и медалей, от цветов и улыбок. Я вижу среди ветеранов летчиков и моряков. Это тоже наши бывшие курсанты. Вот к микрофону подходит один из них — контр-адмирал Букань.

— Волнуюсь, — говорит он. — И крепко волнуюсь. Трудно было в сорок первом. Погибали друзья. Никто не знал, останется ли он в живых. Но никто не сомневался в нашей победе…

У микрофона бывший разведчик курсантского батальона, ныне полковник запаса, Герой Советского Союза Николай Васильевич Калуцкий.

— Дорогие товарищи! — начинает он, обводя взглядом зал. — Я прошел от Ленинграда до Берлина и на всем этом нелегком пути никогда не забывал, о чем мы когда-то условились: если кто-нибудь дойдет до фашистского логова, пусть распишется за всех нас на каком-нибудь здании гитлеровской столицы. Очень рад, что мне удалось выполнить наказ боевых друзей. Я расписался на стене рейхстага и к своей подписи добавил лишь одно слово: «шоринец»…

Один за другим на сцену поднимаются ветераны. Затаив дыхание, впитывая каждое слово, слушают их молодые солдаты, школьники, родственники погибших. Потом все идут взглянуть на бывшие курсантские жилые помещения, классы, красные уголки. Все а этом здании согрето памятью о невозвратном прошлом.

Иные воспоминания, иные раздумья пробуждает дорога, ведущая к местам боев, отгремевших тридцать лет назад. Кажется непостижимым, что по левую сторону вот этой, ныне асфальтированной, магистрали в 1941 году были позиции гитлеровских оккупантов. Отсюда они рвались к Ораниенбауму и Кронштадту. Но фашистам не удалось преодолеть этот рубеж. Правая сторона дороги была передним краем легендарного Ораниенбаумского плацдарма. Еще и сейчас угадываются здесь заросшие травой и кустарником бомбовые воронки. Еще можно различить очертания траншей. В земле масса ржавых осколков, обрывки колючей проволоки.

Знаками вечной народной памяти стоят на обочине магистрали памятники героям войны.

Как пахнут травы под Порожками! Знойное марево плывет, струится над желтой сурепкой, над всем просторным, притихшим полем вплоть до самой опушки темного леса. А у самой деревеньки горит фиолетовое пламя июньской сирени. И над всем царит высокое солнце.

— И тот день был вот таким же, — говорит кто-то из моих спутников. — И птицы так же пели. А я во-он там, в овраге лежал. В окопчике. И никак не мог двинуться дальше — обе ноги были перебиты…

Автобусы останавливаются у дороги. К стеле, возвышающейся на холме, медленно поднимаются сотни людей. Поднимаются, молча собираются возле памятника, сосредоточенно смотрят вдаль, туда, где синеет лес. Гремят залпы в честь тех, кого не вернуть, а люди по-прежнему отрешенно вглядываются в опушку леса и в зеленое поле перед ней. Поле, которое они не раз по-пластунски переползали под минометным и пулеметным огнем. Поле, по которому они шли во весь рост в штыковую.

— А меня, помню, в левое плечо кусануло, — произносит вдруг кто-то негромко, как бы лишь для себя. — Много крови потерял. Бредил вон в том леске. Все арбуза просил почему-то. Запах арбузный мне мерещился — просто сил нет. Думал, помру, если не дадут…

— Дорогие друзья-однополчане! Дорогие матери, отцы, сестры и братья наших погибших товарищей! Наша подрастающая смена! — так начинает свое выступление перед собравшимися бывший командир курсантского взвода, ныне полковник запаса Борис Андреевич Григорьев. Седина серебрится в его шевелюре. Усы придают суровость лицу. Я смотрю на эту седину, на усы, а вижу Бориса Андреевича совсем еще юным. И вижу дым пожарищ, сполохи артиллерийских залпов, вздыбленную взрывами землю, курсантов, штурмующих Порожки. И гляжу на стелу, и читаю скупые слова, начертанные на мраморе: «В сентябре 1941 года на этом участке Ораниенбаумского плацдарма вели тяжелые оборонительные бои, контратаковали и сдерживали натиск врага воины 281-й стрелковой дивизии, 2-й дивизии народного ополчения, 2-й бригады морской пехоты, курсанты Ново-Петергофского военно-политического училища погранвойск и другие части».

Из рук в руки переходит небольшой пластмассовый пенальчик. Он принадлежал в 1941 году курсанту Дмитрию Бабенко. При перезахоронении останков героических защитников деревни Порожки пенальчик был обнаружен в истлевшем обмундировании нашего погибшего товарища, послан на родину его близким. Сестра и брат героя привезли с собой эту дорогую реликвию на встречу с ветеранами училища. Мы читаем на сохранившейся в пенальчике бумажной ленте имя его владельца и как бы снова видим живого Дмитрия Бабенко, бесстрашного, сильного, молодого…

Дорога за Порожками вьется среди полей и перелесков. Алексей Алексеевич Небритов, глядя в окно автобуса, задумчиво говорит:

— Какие поля!.. Какое богатство!.. Ничего здесь не узнать…

Все смотрят в окна. Да, узнать эти места можно разве что только по вековым лесам. Преобразились деревни и села. Давно забыты послевоенная нужда, недороды полей. Достаток пришел в совхозы, колхозы.