Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

Самое милое, уютное и безопасное пространство на всем земном шаре, окруженное кирпичными этажами и могучими тополями, блестело голубыми лужами на асфальте, после недавнего грозового дождя, и яркой зеленью тополиной листвы, заслоняющей частые ряды всевидящих окон. Пышные и пахучие заросли бурьяна оберегались скособоченными, почерневшими заборчиками. Мусорные ящики прятались под низким навесом из ржавого листового железа. Машина плавно прокатила мимо сохнувших на веревках подштанников и рубах, мимо скамеечек, на которых хоть утром, хоть вечером обязательно кто-нибудь с кем-нибудь сидел, наблюдая и обсуждая быстротекущую жизнь, и остановилась у третьего подъезда.

Виктор вылез вслед за отцом и прислонился спиной к теплому стволу тополя, незыблемому, как земная ось. Кружилась немножко голова, а губы втягивали, пили пахнущий домом и Москвой воздух. Берлин, Потсдам — все виделось отсюда, со двора, неправдашним, ненастоящим.

— Витя, обопрись на папу, не забывай, ты недавно был ранен, — приказала мать, бросив взгляд на глазастые окна.

— Курносовы сына встретили! — раздался в окне первого этажа женский голос. — Сынок из Германии приехал, Калерия Ивановна?

— Из Берлина, — с кроткой важностью ответила она. — Витя наш имеет звание старшего лейтенанта. Он служил адъютантом у генерала Травкина. Генерал Травкин наш родственник, муж моей родной сестры Вари.

— Хватит распространяться, наседочка, — строго прервал отец. — Берись за ремни, поможешь мне нести. А Витя с товарищем шофером возьмут вот этот. Ну, взяли, курочка.

Наседочкой, курочкой отец с шутливой нежностью называл мать, а на люди с ней не показывался. Но у них дома, у Курносовых, гости бывали часто. Почему-то именно сейчас вспомнилась Виктору детская его обида за мать, когда она с ним, маленьким, отсиживалась у Авроры Алексеевны, пока у них дома шумела веселая компания. Гости ели пироги, испеченные матерью, хвалили вежливо, но не спрашивали, где она сама и почему нет ее за столом вместе с хозяином. Отец, веселый и радушный, аккомпанировал некрасивой рыжеволосой, сильно накрашенной певице, с которой ездил вместе на гастроли. Он сам выходил на кухню за чайником, а после гостей был очень ласков с Виктором и женой. Она безропотно прибирала со стола и мыла посуду…

Виктор волок на третий этаж здоровенный, из натуральной кожи коффер и, приближаясь с каждой ступенькой к довоенной домашней жизни, возвращался в ту пору, когда слушался и боялся отца. И сейчас страх перед неизбежным разговором с ним закрался в сердце. Но должен отец теперь сообразить, что вести разговор в пустой след не о чем? Сын явился домой со щитом, а не на щите. Травкин и то ни разу не напомнил и не попрекнул, а уж он имел на это право.

Торопливый стук каблучков скатывался по лестнице. Бежит, пританцовывая, легкая, быстренькая. «Кто же это? — подумал Виктор. — Надо подождать. Интересно».

— Перекур, — сказал он шоферу и поставил чемодан, облокотился о перила, уставился вверх, в лестничный пролет.

Ага, показались танкетки — босоножки на деревянной подошве — и длинные, хорошенькие ножки, серенький подол, а вот и все серенькое с черным пояском и белым воротничком платьице. Плечи вздернутые по моде, а над ними пышные волны светлых, пепельно-золотистых волос. Глаза стрекозиные, большие.

— Ниночка? Ты? Неужели ты? О-о-х ты!

— Здравствуй, Витя. С приездом. Иду сейчас от Митрохиных по коридору, а твои входят с вещами. Николай Демьянович говорит: «Пошла бы нашему Виктору помогла. Он раненый приехал из Берлина, еле ползет по лестнице». Я и побежала. Давай-ка.

— Спасибо, Ниночка, не надо, а то надорвешься, испортишь свою красоту. Какая же ты красивая стала! Женюсь на тебе, в кино брошу ходить. Буду сидеть дома и на жену любоваться.

— Спроси сначала, пойду ли?

— Пойдешь!

— Да некогда мне. Я и работаю и учусь сразу на курсах стенографии и курсах английского языка. Ты-то мне зачем?

— Потом узнаешь. Объясню. Так сговорились?

— Отстань. Воображаешь из себя много. Храбрый воин.

— Э, девушка, не бросайся нашим братом, — сказал шофер, парень постарше Виктора года на два. — Это до войны вы, девчата, крутили носами да перебирали женихов, как картошку — какой поглаже да покрупней. А нынче иное дело. Крупных поубивали, виднее их издали. Знаешь, где пооставались хорошие женихи?

Нина опустила голову, молча побежала вниз. Задержалась на площадке, обернулась, спросила:

— Витя, а тебе твоя мама писала, что Андрей Митрохин погиб? Осенью сорок третьего на Днепре под Лоевом.

— Да, — ответил Виктор и помрачнел, вглядываясь пытливо в обращенные к нему серьезные Ниночкины глаза. Очень хотелось спросить ее, но задать этот вопрос было невозможно. Прогнал свой страх улыбкой и пригласил: — Приходи к нам сегодня вечером, Ниночка, будешь украшением бала.

— Сегодня я учусь.

— А завтра?

— И завтра, и послезавтра. Без выходных.

— Во даешь! Свихнешься так-то на почве образования.

Громко и сердито простучали в ответ танкетки. Виктор стоял и думал: «Почему она напомнила про Андрея? Знает о тех четырех днях в сорок третьем? Не могла же она видеть меня?»

Но настороженность и тревога не помешали новой радости. Он приехал вовремя. Здесь, в их дворе, в их доме в первом подъезде, живет самая прекрасная во всей Москве девушка, Ниночка Антипова. Она и до войны нравилась Витьке, но была просто хорошенькой девчонкой, а вот выросла и превратилась в красавицу. Да еще в какую! Фигурка, походка, поискать — не найдешь.

Протанцевали по асфальту двора, удаляясь, деревянные туфельки. Виктор не спешил трогаться с места, прислушивался и отчетливо различал дробный, манящий стук.

— Ничего девочка? — бросил Виктор шоферу вопрос, как сплюнул, дескать, не таких красоток видел-перевидел. Но не сумел скрыть волнения, и шофер ответил без насмешки:

— Подходящая, но с характером. Походишь ты, старший лейтенант, за ней. Ох и покрутишься вокруг нее!

— Все равно женюсь!

— Давай! — одобрил шофер.

«Разобьюсь в лепешку, а женюсь!» — повторил себе Виктор и с этим твердым и счастливым решением, широко улыбаясь, вошел в раскрытые настежь двери тридцать седьмой квартиры. Он затем и приехал домой из Берлина, чтобы жениться на Ниночке Антиповой. Это главное. Все остальное мелочи. Ничего не следует принимать всерьез.

— Ай, Витя, Витя! Мать хвалится — старший лейтенант. Какой же ты старший? Ничуточки не подрос, — вот так встретила его бабка Никитична, всплескивая руками.

Он и не обиделся, и смеялся со всеми, и целовал всех подряд. Сергей Саввич Митрохин качнул ему головой издали и скрылся за своей дверью, а Марья Степановна расплакалась и громко вспоминала, как Витька и Андрюшка еще без штанов гоняли в этом самом коридоре, как они выросли и вместе пошли в школу, отвели их матери в один день. А теперь Витька воротился живой, а Андрюшка лежит в сырой земле.