Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

— Где уж нам!

Понять было некому, как разрывалась душа Калерии Ивановны от лютой досады. Она же Курносова, вдова Николая Курносова, артиста, а ее сестра замужем за генералом Травкиным, а Виктор у него адъютантом служил. Почему же она, мать, не может теперь гордиться единственным сыном? Кричи не кричи, какой он незаменимый, а каждый, кто знает его, тот скажет, что Виктор пьяница, — и весь разговор. Мало дней она проводит в тревоге и страхе, ожидая, когда заявится сынок? Приплетется пьяный по стеночке, станет орать и обзывать по-всячески ее, родную свою мать…

— Будь ты проклята, зараза! Открой, ведьма, слышишь? Выпусти меня из ящика! Ты живого заколотила меня в гроб! — кричал Виктор и бил кулаками в запертую дверь.

Запирала Калерия Ивановна сына на ключ, чтобы не метался по квартире на потеху соседям, не срамился бы, не срамил бы ее. А сама, пряча страдальческий взгляд, шла посидеть к Авроре Алексеевне или на кухню. Улыбалась беспечно:

— На копейку выпьет мой дурачок, а расшумится на рубль. — И знала: лишь отойдет, займутся соседки за ее спиной подсчетом.

— Пока он снова не устроится, вдвоем на ее пенсию живут, — пробубнит Митрохина.

— Маловато на двоих, — посочувствует Никитична. — Вещи она сдает в комиссионный. Все уже, наверное, что было хорошего, продала. Вот настала у нее жисть! Не позавидуешь.

— Да-а-а… Жалко ее…

И ловила себя Калерия Ивановна на мысли, что вот Митрохиным не приходится роптать на судьбу. Сам старик пенсию получает, и Марье за сына, за погибшего Андрея, дают. «Если бы Виктор с войны не вернулся, я получала бы за него больше, чем теперь за мужа. Жила бы поживала припеваючи без стыда и страха. Ездила бы на лето к сестре Степаниде в деревню, а то уж сколько лет не была. Сейчас как уедешь? Его же одного нельзя оставить…»

— Господи, что это со мной! Прости меня, господи! — открещивалась Калерия Ивановна от кощунственных мыслей и видела себя распростертую на затоптанном полу перед Митрохиным, видела его заскорузлые солдатские ботинки и обтерханные обмотки на худых ногах. Вздрагивала от этих воспоминаний, покрывалась потом от тогдашнего страха: — Что пережито, праведный боже, а спрашивается, ради чего? — И снова крестилась и твердила себе, что сделала все, что могла, ради сына и совесть ее материнская чиста, и не в чем ей себя упрекнуть, и ужасалась:

— Он же меня и обвиняет теперь!

Научилась Калерия Ивановна читать в пьяных глазах, в тяжелом ненавидящем взгляде обвиняющие ее слова, которых Виктор не смел произнести вслух.

— А трезвый Витя золотой. Ласковый, послушный. Сделает все, что ни попроси. Пол в коридоре моет, помойку по утрам выносит, когда наша очередь, и все скоренько, ловко, только напевает. Мурлычет, как, бывало, отец-покойник, — нахваливала она сына бывшей своей невестке, встретив ее во дворе, хвалила и не скрывала цели: — Замуж, Ниночка, не собираешься? Плохо ведь одной-то, да и сын у вас.

Нина смущенно улыбалась, спешила отойти, а бывшая свекровь договаривала вдогонку:

— Николай Демьянович тоже смолоду выпивал, к старости поутих, а Витя весь в него.

Но, сравнивая отца и сына, Калерия Ивановна должна была себе признаться, что из Виктора получился бы лучший семьянин, если бы у него была семья: «Хоть и не по своей воле живет он врозь с Андрюшкой, а как им дорожит!»

Иной раз она даже выговаривала, стараясь задеть за живое:

— Почему же Нина к тебе и ко мне, бывшей своей свекрови, такого внимания не проявляет?

— А что, по-твоему, она должна проявлять? — пожал Виктор плечами. — Чем ты не довольна? Андрюшу она к нам отпускает.

— Экое одолжение! Еще бы не отпускать. То мальчишка болтался бы по двору, а то сидит у нас на глазах, ты с ним занимаешься — и уроки с ним, и гуляешь с ним. Все ты! Репетитор бесплатный. Воспитательница.

— Мама, о чем ты? Подумай, я Андрюше отец.

— Разве же я возражаю, — соглашалась Калерия Ивановна и умолкала, боясь вывести сына из терпения, потому что не раз происходил подобный разговор.

Понимала она отлично, что Андрюша для Виктора — а значит, и для нее самой — великое благо. Если пообещает Виктор пойти с Андрюшей в воскресенье в кино или в зоопарк, — в субботу не позволит себе выпить ни капли. Почти все воскресные дни отец и сын проводили по-семейному вместе. Нина вечером обзвонится, телефон оборвет, зазывая Андрюшку домой, а то и Антипиха самолично прибежит, злая, носастая, и поведет своим большим носом, будто у Курносовых плохо пахнет. Терпеть не могла Калерия Ивановна эту ее презрительную мину.

А Виктор и Андрей никого не видят и не слышат, мастерят что-то, пилят, паяют… И как когда-то Калерия Ивановна собирала в субботу чемоданчик для мужа и сына, так собирала и теперь: шли ребята в баню. И тоже в Сандуновские. Андрюша приносил свое бельецо в газетке, а баба Каля, укладывая, просматривала ревниво, чисто ли выстирано, есть ли пуговицы, а нет, так пришивала.

Но все же внук не прирос к сердцу Калерии Ивановны, будто доводился ей каким-то двоюродным. Может быть, оттого, что не нянчила, на руках не тетешкала? Кто же знает. А скорее всего потому, что напоминал ей мальчонка невозвратную потерю, смерть мужа. Родись Андрюша пораньше (все равно же преждевременным родился), успел бы Николай Демьянович порадоваться, хотя бы денечек. Конечно же глупо было так думать, а вот думалось, хотелось найти виноватого.

— Разобраться, так во всем виновата Нина, — говорила она подруге Авроре. — Разлучила сына с отцом, разбила семью, а что выгадала? Одной разве лучше? Чем ей плох Виктор? Ну, пьет. А стал бы другой разведенный так заботиться о ребенке? Другой бы со зла и не взглянул на него.

— Это уж точно, — поддакнула Аврора. — Сказал бы: ну ушла, и катись, и скатертью дорога.

— А Витя из суда, как их развели, помчался за молоком для Андрюшки! Потом отправился с ним гулять на бульвар. Сам укутал, уложил в коляску и повез. Да это же не мужчина — ангел! И от такого мужа отказаться?

— Велосипед Андрюшке купил на какую-то премию, — подсказала без ехидства и зла Аврора. — Купил, не пропил.

— Велосипед уж… А давно ли в коляске возил? Как летит время!

Заглядывала Калерия Ивановна в зеркало и удивлялась: когда же этот обман кончится? Поставили перед ней сухонькую седую старушку с одутловатым морщинистым лицом и говорят в насмешку: «Это ты». За что же?

— Старость наступает, — охает бабка Никитична.

Не говорит, что уже наступила… А вот настала, и никуда не денешься от нее. То есть удалишься куда-то — и останется Виктор один. Калерия Ивановна не спит от этой мысли, стонет ночами, чувствует, как обливается сердце кровью: что же будет с сыном? Мерещится ей Виктор на холодной темной лестнице среди ночи. Избитый, пьяный, тянется он к звонку, и никак в темноте не нашарит, и не может позвонить, и некому ему дверь открыть, впустить в теплую квартиру.