Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

И море, и песок представлялись евпаторийскими — других Виктору Николаевичу видеть не довелось. Возник в памяти киоск с газированной водой, очередь полуголых людей, четкая тень от киоска поперек улицы, отъехавший автобус и клубящаяся за ним розовая пыль…

Все это вспомнилось без боли, как будто было с кем-то посторонним, а не с ним самим.

— Па-а, а во сколько сегодня футбол? — громко спросил из комнаты Андрюша.

— Включай! — крикнул Виктор Николаевич и ринулся к телевизору. — Сынуля, мы же прозевали первый тайм!

Курносовский чайник плевался и тарахтел крышкой на плите, а стадион в Лужниках ревел из распахнутой курносовской двери: Виктор Николаевич второпях забыл ее закрыть.

— Звук убавьте! — визжала Аврора Алексеевна, перекрывая стадионный рев. — Слышишь, Виктор? Прекрати хулиганить! Я в милицию на тебя, пьяницу, заявлю. Алкоголик несчастный! Обормот!

Виктор Николаевич заметил, как щеки Андрюши вспыхнули от стыда, а глаза напряженно уставились на экран, и за уголками плотно сжатых губ мальчика надулись продолговатые желвачки.

— Не обращай внимания, сынок, — произнес Виктор Николаевич виновато. — Убавь чуть-чуть.

Ему от слов Авроры стало нестерпимо больно, будто обругали Андрюшу, а не его самого.

— Па-а, сейчас будет гол, — сказал Андрюша, хотя ничего подобного на поле не намечалось, мяч катали вяло, неинтересно, словно обеим командам надоело уже играть, и вдруг — чудо! Стадион взорвался!

— Го-о-л! Я же тебе сказал! Ура-а!

Игра закончилась вничью. Курносовы пили чай. Шла по телевизору старая картина, смотрели ее краем глаза, разговаривали, мечтали о поездке в Сухуми.

— Поедем лучше в Крым, — предложил Андрюша.

Виктор Николаевич вздрогнул, напрягся, почувствовал холодок на щеках. Спросил хрипловато:

— Почему же в Крым?

— Мама там была, когда еще меня не было. Она рассказывала, как отлично жить на берегу моря. Можно бегать купаться, хоть пять раз в день.

— О чем тебе еще мама рассказывала?

— О глиссере. Он, как ракета, летит над водой. А ты разве с ней не ездил тогда?

— Нет.

Андрюша умолк, отвернулся к телевизору. Лицо его стало недетским, серьезным, отражая невеселую мысль. Он давно уже не задавал вопросов, касающихся отношений отца и матери, а малышом приставал, спрашивал, почему Вовкин отец живет с Вовкой, Толькин с Толькой. «А ты, па-а, только гуляешь со мной…» Но подрос — и перестал спрашивать, Нина сумела объяснить ему. Бабка Антипиха, разумеется, любовь к отцу у ребенка не воспитывала и ругательски ругала при Андрюше бывшего своего зятя, примерно такими же словами, вот как Аврора сейчас. Виктор Николаевич знал, что крепкая привязанность Андрюши к нему не только его отцовская заслуга. Нина помогала ему в этом, она не мешала мальчику любить отца. Может быть, она поступает так из корысти?.. Что же, он благодарен ей за эту корысть. Он благодарен Нине за все. И за то, что не вышла замуж и своим одиночеством оставила ему, бывшему мужу, тень надежды на возможность когда-нибудь, пусть не очень скоро, быть снова вдвоем.

— Отпуск у нас был в разное время, — проговорил Виктор Николаевич. — Поэтому я и не сумел поехать с мамой в Крым. Мы ее все на вокзал провожать ходили: дедушка Коля, бабушка Каля и я.

Сын, не отрывая глаз от экрана, удовлетворенно кивнул.

— Фотографию ты обещал найти, — напомнил он.

— Ах да!

Начали искать. Переворошили старые, с оторванными корочками, плюшевые альбомы, выгребли слежалые папки и перевязанные шпагатом свертки из всех ящиков письменного стола. Обнаружили внизу, в буфете, старый портфель, полный газетных вырезок, писем, фотоснимков, вытряхнули все на раздвинутый обеденный стол. Семейный архив Курносовых отражал в основном артистическую деятельность Николая Демьяновича. Много было и фотокарточек Виктора Николаевича, начиная от той, где он голеньким карапузом, до недавней, очень неудачной, для доски «Наши рационализаторы».

— Такая у меня дома есть, — сказал Андрюша. — Я ее в рамку вставлю и повешу на стенку над своим столом.

— И бабушку хватит паралич, — заметил Виктор Николаевич, нарушив впервые свое твердое правило — не отзываться при сыне дурно о бывшей теще.

— Все равно повешу! — смеялся весело Андрей, неумело скрывая искреннюю ребячью радость: если отца уважают и ценят на работе, значит, можно гордиться таким отцом!

«Это ведь ты, сынок, — сказал бы Виктор Николаевич, посмей он быть откровенным, — это ты заставляешь тянуться за тобой, быть достойным тебя!»

Что было бы с ним, с Виктором Николаевичем Курносовым, чем держался бы он на земле, не родись у него четырнадцать лет назад сын Андрей? Ах, как славно жилось бы, если бы не постоянный страх его потерять. Вот возьмет Нина да и расскажет все Андрюше. Но зачем ей, бедняжке, еще и эта беда?

— Ох, сынок, сынок! — вздохнул Виктор Николаевич и крепко обнял мальчика.

— Что, па-а?

— Да вот видишь, сколько мы залежей перерыли, а того, что нам нужно, не нашли.

Искали Курносовы снимок десятого «Б», выпускников сорок первого года. Понадобилась срочно фотография Андрея Митрохина для школьного уголка погибших в Великой Отечественной войне.

— Па-а, мы сделаем так. Повесим на стене портреты, а на мраморной доске будут золотом написаны в два столбика их имена. А под именами на красной тумбочке — Вечный огонь. Вырежем звезду из красного стекла, вставим в тумбочку, а под звездой день и ночь будет гореть лампочка. Всегда. И на воскресенье, когда никого в школе не бывает, все равно эту лампочку нельзя будет выключать… Па, а ты с дядей Андреем Митрохиным сидел за одной партой?

— Нет, он высокий был, его сажали в последний ряд.

— А в каком классе тогда был ваш десятый «Б»?

— На втором этаже напротив химического кабинета в конце коридора. Кто там помещается у вас теперь?

— Тоже десятый «Б».

Андрюша учился в той самой школе, где и отец когда-то. Теперь эта школа имени Анания Петровича Савельева, который был здесь до войны директором и учителем русского языка. Запомнился он Виктору Николаевичу приветливым и очень вежливым, хотя и строгим. Страшновато, конечно, ученику, если директор школы живет в одной квартире, дверь в дверь. Но Ананий Петрович был хорошим человеком. Даже Аврора Алексеевна, перетрясая своим злоязычьем всех живых и мертвых, не пощадив и покойного Николая Демьяновича, даже она не нашла в своей ехидной памяти ничего плохого о Савельеве, только и буркнула однажды, что ростом Савельев был невелик.

Всякие поиски увлекательны сами по себе. Пробило десять, потом ударило еще один раз, а сын и отец Курносовы перебирали старые фотографии, раскладывали их по своему усмотрению, нарушив систематизацию, которой придерживалась покойная Калерия Ивановна. Так интересно оказалось ворошить прошлое! Близкий, понятный, не такой уж давний для Виктора Николаевича мир был далек и неизвестен Андрюше, был для него преданием, легендой, особенно все то, что касалось войны. А для отца его сейчас все значительное и незначительное обретало в воспоминаниях прелесть, какой будто и не наблюдалось тогда.