Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

Легкий стук в дверь оторвал отца и сына от поисков.

— Наверное, к телефону, — сказал Виктор Николаевич. — Пойди, сынок, это мама… — И не договорил, обомлел, рука его, вздрагивая, потянулась к вороту измятой рубахи, поправила воротничок, потом поднялась ко лбу, пригладила волосы.

Нина стояла в дверях.

— Ма-а, ты за мной? — пролепетал растерянно Андрюша.

Было заметно, что растерялся мальчик не от своей вины (засиделся до поздней ночи и матери не позвонил), а от собственного удивления и чутьем понял, что должен это свое удивление скрыть от родителей.

Побледневший Виктор Николаевич быстро встал.

— Не ругай, пожалуйста, Андрюшу, — произнес он как мог спокойнее, — Это я его задержал. Вот видишь, — показал он Нине на вороха фотоснимков, каких-то бумаг и писем, разложенных на столе. — Перерыли весь архив, но ума не приложу, куда это наша бабушка Калерия засунула десятый «Б».

— Попроси у Митрохиных, есть же у них какая-нибудь, — сказала Нина смущенно, очень похожая сейчас на Андрюшу.

— Митрохины уехали в деревню в гости. Мы с Андрюшей уже подумали, что у них непременно найдется, но приедут они через несколько дней.

Говорил Виктор Николаевич и опасался, что не хватит дыхания и от радости сорвется голос, потому что Нина здесь. Нина пришла! «Сколько же лет прошло, как она ушла отсюда? — вспоминал он лихорадочно, будто для него было очень важно вспомнить в эту минуту, когда именно его покинула жена. — Ну да. Я отвез ее в родильный дом на Мещанскую. И больше с тех пор она здесь не была».

— Что же ты стоишь? — воскликнул он, выскакивая из-за стола, подал стул, смахнул с него бумажки. — Садись, Ниночка. Как ты вошла? Мы не слыхали звонка.

— Кто-то выходил как раз, — ответила Нина, села и принялась тоже перебирать фотографии, не поднимая глаз, и, чтобы скрыть свое смущение, стала отчитывать сына: — Пяти часов не было, как ты ушел. Мог бы предупредить. Ждем тебя ужинать, ждем…

— Но ты же не позвонила, — оправдывался Андрюша. — А есть я не хотел, мы пили с папой чай.

— Давайте снова попьем! — подхватил Виктор Николаевич и засуетился: — Это мы скоренько, это мы мигом. Андрюша, убирай-ка быстренько весь наш музей!

Очень давно не был так счастлив Курносов-старший. Он носился, напевая, из комнаты в кухню и глазам своим не верил: Нина дома, его жена! Будто и не уходила отсюда, и все такая же легкая и гибкая, ну, конечно, чуточку постарела, но красивая как и раньше. Нет, пожалуй, красивей!

— Пум-пум-пум… Ниночка, смотри-ка, у нас завалялись шпроты. Открыть?

— Не надо, Виктор. Оставь, потом тебе пригодятся.

— А я люблю шпроты. Ура, папа! Открывай!

Аврора Алексеевна, шествуя из уборной, заглянула с любопытством и злом в раскрытую курносовскую дверь и, не вынося вида чужого счастья, прошипела:

— Женятся, разженятся, а потом по ночам в гости шляются. Бардак! — И, экономя электроэнергию, погасила в коридоре свет.

Виктор Николаевич вышел и смело включил опять.

За чаем вспоминали и Калерию Ивановну, и Николая Демьяновича, говорили о них хорошо. Виктор Николаевич подумал, как порадовалась бы мать, видя такую тихую семейную картину: сидят они втроем — муж, жена и сын… А вслух говорил, что вот у него хорошие две комнаты, а живет он один. Поэтому и дверь из спальни в коридор, которую прорубили, запер и заставил книжным шкафом.

— На что мне две двери одному?

Нина сочувственно улыбалась, но делала вид, что не понимает, к чему Виктор ведет этот разговор. Однако не прерывала и с удовольствием смотрела на Андрюшу, а у него была счастливая физиономия, вот сейчас подпрыгнет и запоет.

— Мама, отпустишь меня с папой? — спросил он. — Мы собираемся поехать в Крым.

Ложечка выпала из пальцев Нины, звякнула о блюдце. Нина перестала улыбаться и не сразу спросила — и голос ее прозвучал сдавленно:

— Почему в Крым?

— Все равно, мама. Можно и в Сухуми. Лишь бы в море покупаться. Я же еще не был на море. Все лагерь да лагерь, то в Звенигороде, то в Кратове. Помнишь, ты рассказывала мне, как каталась на глиссере в Крыму?

Лицо Нины вспыхнуло румянцем, в глазах блеснули слезы, она глубоко и тяжко вздохнула, и ложечка опять задрожала в ее руке. Виктору Николаевичу жалко было смотреть на жену.

— Понимаешь, я получил сегодня письмо от Георгия, — извиняющимся мягким тоном сказал он, спасая Нину. — Георгий приглашает нас с Андрюшей в Сухуми. Собственно, я еще точно не знаю, Андрей, мы еще не прочитали письмо. Где оно? Куда ты его дел? Забыли прочитать!

— Здесь оно должно быть, на столе. Отлично помню. Я показывал тебе и обратно положил.

— Попробуй теперь найди!

Взялись искать. Достали снова кожаный портфель и вытряхнули содержимое на стол, но во всем ворохе не оказалось нераспечатанного письма.

— Картинка на конверте такая: елки и надпись «Берегите лес от пожара». Я же помню, на краешек положил. Да зачем оно нам, па-а? Ну не найдем и не надо. Зачем нам в Сухуми? Поедем лучше в Крым дикарями. Две девочки из нашего класса ездят так с родителями каждый год. Отпустишь, ма-а?

Виктор Николаевич, мучаясь от жалости к Нине, с напряженным ожиданием смотрел на нее. Что еще отразится на этом красивом и честном, дорогом ему лице? Как еще глаза и губы Нины выдадут ее душевное волнение? Он ждал — и не хотел ждать, не хотел видеть ее муки — и чувствовал себя подлым, низким, виноватым перед женой, будто это он заманил ее, зазвал и допрашивает, измывается.

— Перестань, Андрей. Не приставай к маме. Что это тебе взбрело вдруг? Чем плохо летом в Звенигороде? Прекрасный лагерь. Ищи-ка лучше письмо. Ты его засунул, ты и найди.

— Я не засунул, а на стол положил.

Нина выпрямилась, вздернула голову, попыталась даже улыбнуться и, смело встретив взгляд Виктора Николаевича, предложила спокойно:

— Езжайте лучше в Евпаторию. Там замечательный пляж.

Андрей подпрыгнул, бросился к матери обнимать ее.

— Мамуля, ты самая правильная женщина! Я не встречал другой лучше тебя!

— Где ты нахватался таких слов? — нарочито негодовала Нина. — Это твое воспитание, Виктор? Пусти, Андрюшка! Пусти, а то отлуплю. Витя, видишь, я с ним уже не справляюсь. Скажи же ему, он слушается тебя.

А Виктор Николаевич умиленно глядел и молчал…

В канун Дня Победы Андрюша принес отцу красиво разрисованное приглашение. Старшеклассники и выпускники сорок первого года приглашались на открытие школьного мемориального уголка.

Народу собралось много. Пришли родные и близкие погибших, и бывшие предвоенные ученики, и просто люди со двора и с улицы, кто услыхал о таком торжестве.

Было тесно и тихо в просторном вестибюле. Приспущенные знамена с черными бантами стояли прислоненные по обеим сторонам мраморной доски, а на мраморе в два столбика блестели золотые фамилии, а по стене длинным рядом висели тридцать портретов в черных рамках — все молодые, серьезные лица. Карточки, почти все, с которых увеличивали портреты, предназначались для паспортов. Возглавлял ряд Ананий Петрович Савельев, директор школы, учитель русского языка и литературы. За учителем шли ученики — и отличники, и двоечники, все теперь были вровень с ним в одном ряду.