Григорий Боровиков - Ника

— И правда, — подхватила Матрена, — иду в гости, а и не подумаю своей головой: гостеванье-то спроста ли? — Она повела на Венкова острые глаза. — Не утерпела, принесла вот бидон квасу. Уядренел в самый раз, в нос так и шибает.

Николай Семенович понял эти разговоры, как старые деревенские церемонии: ведь говорил он им, что приглашает посидеть для близкого знакомства, побеседовать за чайком о жизни.

— Дорогие гости! Любой из вас годится мне в отцы и в матери.

Гости заулыбались: почтительность хозяина понравилась.

— Позвал я вас к себе, чтобы получше познакомиться.

Старики и старухи закивали в знак благодарности.

— Сам я тоже стану стариком, если доживу.

— Правда истая.

— Доживешь… и незаметно, скорехонько.

— Вот и давайте выпьем по рюмочке за старых людей, поработавших на своем веку.

В руке Николая Семеновича сверкнула бутылка, водка забулькала в рюмки.

Степенно, как и подобает вести себя знатным гостям, старики осторожно держали рюмки в дрожащих щепотях.

— За хорошую жизнь!

Выпили, шумно выдохнули из раскрытых ртов винный дух, потянулись к закуске. Аверьян сосал половинку соленого огурца, жаловался.

— Жевать-то нечем. Бяда-а!..

— А почему зубы не вставите? — спросил Венков.

— Зубы-те? — Аверьян положил огурец на край тарелки, вытер рукой рассол с бороды. — Хлопотное дело. В район ехать надо, расход… Куды там!..

— Мне в Москве обе челюсти смастерили. — Матрена растянула морщинистый рот, обнажив два ряда неестественно белых зубов, ткнула в них крючковатым указательным пальцем. — Сын это мне уважил… И горюшка не знаю. А удобь-то какая! Хошь — вынь да в кружку с водой положи, хошь — обратно в рот воткни.

Разговор о зубах вызвал разговор о болезнях. После второй рюмки стали хвалиться друг перед другом, у кого что болит.

— Рематизма замаяла. — Матрена погладила руками колени. — По ночам уж так можжит, так можжит — места не находишь.

— Тертый хрен або редешный сок прикладывай, — посоветовала маленькая, вся ссохшаяся Аграфена. Когда она ела или говорила, острый подбородок ее почти касался крючковатого носа, закрывая запавший безгубый рот.

— Пробовала, — Матрена махнула рукой.

— Ревматизм — что! — Аверьян почмокал размякшими от рассола белесыми губами. — Меня прострел в поясницу хватает. Вот это — штука! Будто клещами спину-то рвет. Плачешь, как ребенок малый.

— Нога ли, спина ли — все это терпимо, — прошамкала Аграфена. — Хуже всего болесь брюха. Унутри-то как червяк гложеть и гложеть. Ни есть, ни пить. Доктора говорят, у меня язва, да бо-о-ольшущая… Удивляются, как я живу.

— Зажились мы все, — с умилением произнесла Матрена.

— Тебе-то что? — заметил Аверьян. — У тебя сын, внуки. А вот мы все пережили жен, мужей, детей своих. Мы зажились, это правда. И вспомоществования нам нет. А силы-то где? Нету сил-то. Помирать надо, помирать! Пора!..

— Что вы!.. — сказал Николай Семенович. — Живите на здоровье!

Аверьян поднял руку.

— Дай сказать.

— Говорите, дед.

— В гостях не идут супротив хозяина. Ну, я скажу тебе… не обидное, а дело. Вот ты моложе меня, может быть, втрое, а старость свою обеспечил.

— Да у меня ничего за душой нет.

— Как нет? А пенсия?

— Пенсию я заработал.

— А мы?.. Тридцать годов в колхозе проработали, а пенсии нам не положено. Вот и скребись, как можешь.

— Насчет пенсии вы правы. Наш колхоз экономически слабый, не может пенсию выдавать.

— То-то и оно. Один выход — помирать.

— Зачем же так! Чего-нибудь придумаем, поможем.

— Не торопись с посулом, а сделай.

Николай Семенович потрепал старика по руке.

— Постараюсь, дед.

— Живы будем — поглядим, — усмехнулся Аверьян, катая во рту скользкую ледянистую конфетку.

Напоминая гостям, чтобы они ели, Николай Семенович, как бы между прочим, заговорил о том, что есть государственные дома для престарелых и что можно похлопотать.

— Нет! — отрезала Матрена и отмахнула от себя рукой.

Ее поддержал Аверьян.

— Пока ползаешь, охота в родном месте жить. Вот кабы у нас тут устроили такой дом. Были бы мы чисты, ухожены, накормлены, напоены… Иной раз занедужится, так напиться некому подать.

— Батюшка, слышь, хочет богадельню сотворить, — сладеньким голоском сообщила Аграфена.

— Вы верите отцу Борису? — спросил Венков.

— Он уверял, уверял, — ответила Матрена.

— А если колхоз построит?

На вопрос Венкова никто не отвечал.

— Колхоз может построить дом, эдак комнат на двенадцать. Поселить вас каждого в отдельную комнату. Посильную работу по дому станете сами делать, потруднее — колхоз. При доме огород, сад разводите, если пожелаете… для своих потребностей.

— Плохо ли! — вздохнул Аверьян. — Я рад, хоть завтра. Но… колхозу не осилить это.

— А с избами нашими как? — тихо спросила Аграфена. — Отец Борис обещает за избы-то выкуп.

— Обещал, обещал, — подтвердила Матрена.

— Да ведь избы-то ваши гнилые. Дай бог, двадцатую часть в дело выбрать да малость какую на топливо. Остальное — труха.

— Николай Семенович, — Аграфена многозначительно вонзила в воздух тонкий, как карандаш, палец, — топливо тоже денежек стоит. А? Отец Борис обещал возместить. Пущай он строит, нам все едино.

Сдерживая улыбку, Венков сказал, что за священника он решать не берется, а вот на правлении колхоза поставит вопрос о доме для престарелых.

— Алеша! Как чай?

— Держу наготове, — отозвался Алексей. — Сейчас подам.

Чай с карамельками гости пили с особым наслаждением.

— Дорогой, поди, чай-то, Николай Семеныч?

— Не так, чтобы очень.

— Духовитый… и горчинка за язык хватает.

— Я очень рад, если угодил вам.

Вопрос о доме для престарелых распылился в разговоре о чае, сахаре, о продуктах, о ценах, о плохой торговле в селе. Венков понял, что повернуть беседу к прежней теме не удастся: не то у стариков настроение, а самое главное — не верят они ему, не верят. Да и сам он об этом пока в мечтах, в будущем.

— Вы все давно тут живете? — спросил он.

— Сызмальства, — за всех ответил Аверьян.

— Больше село-то было? — поинтересовался Венков, зная, что старики любят говорить о прошлом, любят вспоминать.

— Куды там! Боле тыщи дворов. А теперь дома как мои зубы: стоят один от другого поодаль, — Аверьян ткнул негнущимся пальцем с толстым желтым ногтем в разинутый рот. — Ополовинела Усовка.

— Сейчас четыреста семьдесят три семьи, — подтвердил Венков.

— Пристань была, — с умилением вспомнила Матрена. — Пароходы причаливали. А потом захирело.

— Хлеб по воде вывозили, яблоки, вишню. Сады агромадные были.

— Куда же подевались сады? Сейчас в каждом селе десять-двенадцать гектаров да на приусадебных участках еще наберется не так уж много.