Григорий Боровиков - Ника

— Вы кажетесь мне славной девушкой, — сказал он, вставая, — хотел бы поближе узнать вас. Зиму придется прожить в Усовке, надеюсь, станем друзьями.

— Возможно.

А потом она опять была одна, слушала, как с визгом бегали по улице дети, где-то гудел мотор. Время тянулось невыносимо медленно, и не было конца ему. Думала о Жбанове. «Вольная птица, куда захотел, туда и полетел… — с завистью вздохнула. — Не наставник, как все», — заключила она.

Раздумья перебил скрип половиц в сенях. По шагам узнала отца.

— Володька Жбанов заходил, тебя спрашивал.

— Знаю, сейчас встретились. Инструмент просит дать для грузина. Венков «Волгу» продал, а из инструмента кое-чего не хватает. Мать не приходила?.. Мне бы поесть чего.

Ника зашлепала тапочками по крашеному полу к печке.

Когда отец ел мясной суп, у нее сосало в желудке. Отойдя от стола подальше и не глядя на отца, спросила:

— Пап, а что за люди Жбановы?

— А зачем тебе знать?

— Просто так. Приехали из города в деревню, домом обзаводятся. Неспроста это.

— У тебя все неспроста, — сердито ответил отец, потом уже мягче продолжал: — Сам Жбанов… Трофим, то есть… мужик не плохой. Работает хорошо, дело знает. А Володьку пока не поймешь. За дело приниматься не хочет, жить тут, кажется, не намерен… со всеми норовит подружиться.

— Он вежливый очень, воспитанный.

— Не знаю, не знаю… Только ты не шибко задумывайся о нем.

Последние слова отец произнес ласково, чего давно с ним не случалось.

— Ну, отдыхай.

Нике было приятно и вместе с тем стыдно за огорчения, не раз причиненные отцу.

В окно она видела, как отец уходил по улице размашистым шагом, на ходу застегивая ватник. Его обогнал выскочивший из-за домов автомобиль, на полированных боках которого осела серая пыль. За рулем сидел Владимир Жбанов, рядом с ним незнакомый черноусый человек. В открытую форточку пахнуло бензиновым перегаром. И этот запах взволновал Нику, с острой силой вызвал манящее чувство дальней дороги.

Широкая улица с окаменелой от мороза грязью, с редко стоявшими деревянными домами в три окошка, с однообразными палисадниками скучно уходила в степной простор, к околице, где стояла новая двухэтажная школа.

Прогудел самолет. Ника долго смотрела на небо, в холодную пустоту меж серых облаков. Там, в немыслимо бесконечной дали, скоро зажгутся звезды, бесшумно проскользнет искусственный спутник Земли.

— Все движется, все куда-то стремится, — с тоской прошептала Ника. — Только я приросла к месту, как улитка… Когда же… когда же придет этому конец?!.

В середине декабря, когда стали видны доходы и расходы колхоза, пришло время рассчитаться с колхозниками за работу. Бухгалтерия все подытожила, и осталось решить главный вопрос: сколько выдать на трудодень деньгами и зерном, и тогда уже составить план хозяйствования и смету на следующий год.

В кабинете председателя собрались не только члены правления, пришел и кое-кто из рядовых колхозников по приглашению Венкова, а иные сами пожаловали ради любопытства. Поскидав полушубки и ватники на лавку в углу, все расселись вокруг председательского стола, вдоль стен и даже в проеме распахнутой двери.

Венков, чисто выбритый, причесанный, в синей, в белую полоску рубашке, не застегнутой на верхнюю пуговку и выпущенной воротом поверх пиджака, выглядел молодо и свежо. Положив руки на стол, он обвел спокойным взглядом комнату, сказал:

— Надо нам поговорить. Год пришел к концу, пора посмотреть, что сделано. Я не буду зачитывать отчет, мы его размножили на машинке и раздали членам правления. Жаль, негде нам собрать всех колхозников: нет помещения.

— Клуб никак не достроим, — подал хрипловатый голос Прошка и посмотрел на Венкова с осуждением, будто тот виноват в истории с клубом.

— Да, клуб недостроен, — Николай Семенович повернул голову к окну, — стоит вон, как после бомбежки. Укор всем нам… Но дойдем и до клуба. Год нынче особенный: три колхоза объединились в один. В лапшовском доход от птицы побольше, в Андреевке хлеб лучше уродился, в Усовке, кажется, по всем статьям хозяйство покрепче было.

— На свою шею мы их приняли, они маломочнее нас были! — выкрикнул Прошка. Его осадил Лавруха:

— Какой ты нестерпимой, Прохор. Не перебивай рапорт.

Венков сделал успокаивающий жест в сторону Лаврухи.

— Ничего, ничего, пусть перебивает. Будем беседовать вольно. У вас все, Прохор Степанович?

— Пока все. — Печник привалился спиной к стене, угомонился.

Венков продолжал непривычно для колхозников свободным тоном, как-будто беседовал за чаем с друзьями:

— Об этом говорить уже поздно, Прохор Степанович. Видите ли, какая штука. Например, существует закон. Можно говорить о его несовершенстве, не его надо выполнять, нарушать нельзя. Так и с объединением колхозов. Раз объединились, значит, надо работать и жить сообща, не корить, кто был беднее. Теперь все три села — это один колхоз и что сработали усачевцы, лапшовцы, андреевцы — все идет в общий котел.

— Так, конечно, — вслух согласился Прошка.

— Так вот, товарищи, с чем закончили мы год? Урожайность зерновых культур на два центнера ниже запланированной. Сухое лето было, дожди вовремя не выпали, удобрений мало внесено. Недобор зерна — недобор и денег. План по сдаче зерна государству все же выполнили. Семенной фонд засыпали и страховой создали. Остался хлеб на трудодни. По килограмму можно бы выдать. На партийном собрании мы обсуждали этот вопрос. Сочли возможным выдать по шестьсот граммов. В прошлом году было выдано по двести граммов. Увеличение заметное. Остаток зерна сдать государству сверх плана, а на выручку купить комбикорма. Силоса до весны не хватит, сена тоже маловато. Опять падеж скота допустить? Нельзя.

Последнее слово Венков произнес твердо и даже пристукнул кулаком по столу. И тут же посыпались, как картошка из опрокинутого ведра, возгласы наперебой:

— Лишний скот прирезать.

— А мясо раздать на трудодни.

— Все равно дохлых актировать придется, так лучше съесть.

Поднялся веселый шум, гвалт.

— Погодите! — Плотное тело Венкова по-молодецки выпрямилось, как у солдата в строю. — Погодите! Прошу!

Нескоро улеглись беспорядочные выкрики, разговоры, но даже после того, как Венков снова смог говорить, среди тесно сидевших людей продолжалось возбужденное оживление.

— Прирезать скот нетрудно. Для этого не надо много ума. Но на этот легкий путь становиться нельзя. Это означало бы обеднять себя заранее, подрубать корни роста в будущем. Да и власть не позволит. Увеличивать надо поголовье, а не уменьшать.

— А деньгами сколько плантуете на трудодень? — спросили из соседней комнаты, из-за спин сидящих в дверном проеме.