Григорий Боровиков - Ника

…С того часа, когда Владимир Жбанов зашел к ней перед отъездом, с ней происходило что-то необыкновенное. Ей приятно было, когда она оставалась одна, особенно же ночью перед сном вспоминать, закрыв глаза, Владимира. Рослый, сильный, уверенный в себе, как нежно гладил он ее руку, как мягчел при этом твердый взгляд его. Она уважала его, с ним никогда не было скучно, она переняла от него немало хорошего. Таких парней в числе ее знакомых еще не было, и, без сомнения, он нравился. Но она, деревенская девушка, без красоты, без положения, ничего не повидавшая и завидующая его жизненному опыту, его образованности, как могла она понравиться ему? А то, что понравилась, это было видно по всему. И загадочная недоговоренность его взволновала ее нетерпеливым ожиданием, догадками. И поцелуй… Нет, не могла она забыть это, отнестись ко всему трезво.

Владимира ждала она так страстно, как никого и ничто, как будто эта встреча должна была повернуть ее жизнь в новую сторону.

Пять дней тому назад Ника загляделась на новобрачных, приехавших из другого колхоза, из-за Волги, венчаться в Усовской церкви. Этого Ника никогда не видела, потому что церковь открыли в конце войны, и те редкие свадьбы, которые случались в округе, обходились без венчания. Говорили, что теперь венчание в церкви становится в городах модой. Вот и до деревни докатилась эта мода.

Свадебный «поезд» прибыл на лодках: впереди моторка, а за ней на буксире пять «гулянок».

Собралась толпа зрителей. Отец Борис, торжественный и улыбчивый, встретил процессию на паперти.

Ника смотрела на невесту в белом подвенечном платье и думала: «Наверно, счастливая сейчас. А будет ли счастлива в замужестве? Угадай-ка наперед…» И вдруг ей представилось, что она в таком же платье, в цветах, под руку с Владимиром… Мысль была такая неожиданная, что Нику бросило в жар. С какой стати пришло это ей в голову? Чтобы пойти замуж, надо ой как сильно любить!.. Да еще семь раз примериться…

Вечером пришел Владимир. Она позвала его на лавочку под яблоней за домом. Что-то новое было в лице Жбанова, очень серьезная решимость и сосредоточенная задумчивость, порой казавшаяся растерянностью.

Солнце стояло еще высоко. Редкая тень от яблони была теплой, усыпляющей. На земле, на огуречных грядках, резным кружевом лежали пятна света. В игре света и тени сидели Владимир и Ника. Какое-то время они неловко молчали.

— Устроился на работу? — спросила Ника таким тоном, чтобы не осталось и следа от неловкости, вызванной первыми минутами встречи.

— Да, — ответил Владимир, остро поблескивая глазами. — С работой все в порядке… Так что — прощай, Усовка!..

Ника не знала, о чем еще спросить, и все ждала его речей, обещанных в прошлый раз. Но напоминать не стала.

Владимир сам заговорил, неуверенно, ощупью:

— Я уж говорил тебе… Ты дорога мне… Я мог полюбить тебя… может, уж полюбил… Ты хорошая… — Эти слова он произнес так страстно, как будто Ника спорила с ним. И тотчас же пожаловался: — Но в жизни бывает такое… такое… Ты прости меня… Честное слово, я не хотел… ни увлекать тебя, ничего такого… При иных обстоятельствах я не желал бы иной жены и друга, кроме тебя… Да, это так.

— А я не собираюсь замуж, — резко прервала его Ника. Но он будто не слышал ее, продолжал свое:

— Как-то я говорил тебе, что было у меня увлечение… И зашло оно далеко… Я решил, что это не любовь… Больше года мы не виделись, и я ничего не знал о ней. И вот узнал… не от нее, от других… у меня есть дочь… пяти месяцев… Это все во мне перевернуло… Дочь… Надо же!.. Так вот… Я решил жениться. Дочь люблю и жену буду любить… Может быть, не такой любовью, на какую способен, но буду… Ведь мать моего ребенка! Ты можешь понять это?

— Могу, — ответила Ника, сорвавшимся от волнения голосом. — И еще больше уважаю тебя: не подлец, поступил, как должен поступить настоящий человек.

Ника держалась спокойно, всем своим поведением как бы говоря: «Я-то тут ни при чем. Ты мог ничего не рассказывать мне, уехать молчком».

— Мне сейчас очень трудно.

— Со временем пройдет.

И больше не сказали они друг другу ничего, кроме «до свидания»…

Все эти дни Ника успокаивала себя. «Ну чего я с ума схожу? Ведь ничегошеньки же не было между мной и Володькой».

Но не успокаивалось сердце, точила и точила его тоска… Вот и сейчас нет ему угомону. Секут тишину ходики. Посапывают во сне девушки. Глуха ночь над полями. И как одиноко Нике в жаркой постели, не дающей покоя.

Первыми пошли конные жатки, делая прокос для комбайнов. Лошади шли резво, помахивая хвостами, погонщики весело покрикивали, скидывальщики в распоясанных рубахах с засученными по локоть рукавами сталкивали двурогими деревянными вилами россыпи скошенной ржи.

Пока лошади обошли поле, то исчезая за бугром, то появляясь вновь, люди на стану ждали в нетерпеливом возбуждении, как чего-то великого.

— Как режет солому, не мнет, не пропускает? Не забивает ножи? — спрашивал бригадир жнецов.

— Хорошо берет, как бреет.

Филатов сам осмотрел прокос, распорядился жаткам косить на новом участке, а по прокосу пустил комбайны. Одна за другой, поднимая пыль, двинулись машины. Сначала в машинах различались по отдельности шум моторов, стрекотание режущих ножей, позвякивание шестеренок, но скоро все звуки слились в один ровный надежный гул.

За трактором, который вел Прошка, шел комбайн Филатовых: бригадир решил и сам работать на машине наравне с другими. На мостике под парусиновым зонтом стояла Ника, держала в руках штурвальное колесо. Оглушали выхлопы из тракторного мотора, жестяное громыханье внутри комбайна, все под ней тряслось и вздрагивало, и поле качалось, как море в мертвую зыбь. Смотрит вперед — волны бегут и бегут до самого горизонта, оглянется — позади ровной щеткой жнивье, и на нем валки скошенного хлеба. И валки уходят вдаль, становясь все тоньше и превращаясь наконец в ниточки. Запахом пыли, сухой соломы, горячего металла, бензина и масла скоро пропиталась не только одежда, но, кажется, и все тело и воздух над полем. Казалось, даже небо пропылилось и стало ниже.

Чувствуя за спиной отца, Ника вся сосредоточилась на работе, старается вести машину прямо, срезать хлеб на заданной высоте. Отец молчит — значит, нет погрешностей. Это приятно. Работа веселит ее. Уступом один за другим движутся по полю спаренные с тракторами комбайны, ныряют в волнах нивы; эту картину Ника воспринимает сердцем, как силу, величие, красоту слаженного труда.

Прошка иногда обернется, оскалит в улыбке зубы, махнет ей рукой: «Как, мол?» От этой улыбки черномазого лица теплее становится в груди. Махнет в ответ: «Хорошо».

Отец спрыгнул с комбайна, пошел куда-то. Вдруг Ника оробела: не думала, что так скоро останется наедине с машиной. Только бы не случилось чего: засмеют. «Но ведь и у опытных работников бывают неполадки», — утешила она себя на всякий случай. Но утешение было бессильно побороть опасения, и она напряженно прислушивалась к поведению машины, желая слиться с ней, чутьем улавливать малейшие изменения, чтобы предупредить возможную неисправность.