Гурам Панджикидзе - Год активного солнца

— Товарищ Нижарадзе, пожалуйте за стол!

— У меня имя есть, батоно Мирон! — спокойно отозвался Отар, кладя ногу на ногу.

Главный редактор смешался и побагровел от возмущения.

— Вот именно, попрошу вас к столу, товарищ…

— Отар! — подсказал кто-то.

— Именно, прошу вас, товарищ Отар!

— Не беспокойтесь, батоно Мирон, мне и здесь неплохо.

Алавидзе чуть не взорвался, но сдержал себя, надел очки, приготовил карандаш и посмотрел на сотрудников:

— Надеюсь, все прочли сценарий, подлежащий обсуждению…

— Прочли! — громко ответили одни, другие просто кивнули.

— Вам понравился, не правда ли?

— Давно у нас не было такого сценария! — сказала девушка с выщипанными бровями на загорелом до шоколадного цвета лице.

Вид этой девушки вызывал у Отара ироническую усмешку, хотя он совершенно спокойно относился к ее вздорным выступлениям. А эта девица, как признавался сам Отар, потешала его тремя «пунктиками» — ветреностью, бестолковостью и претенциозностью.

Отар Нижарадзе давно заметил, что во время обсуждения сценариев у главного редактора активней всех выступали бездари. Они говорили высокопарно, витиевато и пылко. Временами глаза их вспыхивали от искреннего восторга. Сравнительно умные люди редко ввязывались в спор, Отар же никогда не высказывал своего мнения, понимая всю бесполезность говорильни в кабинете Алавидзе. Толочь воду в ступе не было желания. Если главный редактор настаивал, чтобы он высказался, Отар говорил, что на ум придет. Его выступления были ироничны, содержали скрытый смысл. Все хорошо знали об этом и слушали его с особым вниманием. Зато главный редактор не выносил Отара Нижарадзе. Несколько раз он жаловался директору, прося избавить его от «нахала», но всякий раз в ответ слышал, что Нижарадзе самый талантливый в отделе и его необходимо использовать в полной мере.

Мирон Алавидзе знал, что Нижарадзе пишет рассказы, даже читал в журналах некоторые из них. Знал и то, что рассказы тепло встречены критикой. Ему же они не нравились, но об этом он никому не говорил и делал вид, будто только краем уха слышал о причастности Нижарадзе к литературе, словно хотел уязвить молодого сотрудника своим равнодушием. Однако Отара нисколько не интересовало и не беспокоило мнение главного редактора о его произведениях.

Инициативу, как обычно, захватила в свои руки загорелая девушка.

— Какие пассажи, какие символы! — тараторила она. — Особенно примечателен и многозначителен эпизод, когда дети ставят в жерло брошенной на берегу моря пушки букет полевых цветов, а сами бегут купаться…

Главный редактор был в восторге от сценария. Поэтому он с нескрываемым удовольствием слушал сотрудницу и удовлетворенно выводил на листе бумаги какие-то узоры.

— Главное даже не в этом, — прервал он вдруг выступающую, — главное в сценарии все-таки бомба. Точнее, снаряд. Все остальное — частные пассажи. Добротные, более того, высокохудожественные, но всего-навсего пассажи. В постановке основной упор необходимо перенести на снаряд. То есть на бомбу. Итак, дети нашли снаряд. Они не подозревают, что держат в руках адскую машину смерти. Они ковыряют снаряд проволокой, бросают его в костер. В любую минуту может произойти взрыв. И именно здесь надо напрячь внимание зрителей! — Главный редактор вскочил, сдернул очки и кинул их на стол. Глаза его восторженно сияли. — Здесь надо создать такую ситуацию, чтобы зрители тряслись от ужаса.

Мирон Алавидзе был так возбужден, точно верил в сиюминутный взрыв. Он обвел глазами сотрудников и остановил взгляд на Отаре Нижарадзе. Тот сидел все так же невозмутимо. Невозмутимо и безразлично. В руке он вертел сигарету.

«Только бы закурил, больше мне ничего не надо, только бы закурил, я ему покажу», — зло подумал Алавидзе, в упор глядя на Отара.

Отар и не собирался закуривать. Он безмятежно крутил сигарету.

— Да. — Главный редактор вернулся к прерванной мысли и отвел взгляд от Нижарадзе, в надежде, что тот закурит. — Весь упор следует перенести на этот момент. В конце, когда напряжение достигнет кульминации, дети спокойно разберут снаряд и поставят в него букет полевых цветов. Неожиданный и символический финал — дети превращают снаряд в цветочницу.

Произнося последние слова, главный редактор покосился на Нижарадзе, сидевшего сбоку. Потом вдруг повернулся и впился в него взглядом. Отар так и не закурил, мало того — вынул пачку и сунул туда сигарету.

Обманувшись в своих ожиданиях, главный редактор опустился в кресло и надел очки. Возбуждение и пыл улеглись. Утомленный и безучастный, сидел он в кресле, не спуская глаз с Отара.

— Каково ваше мнение, товарищ Отар, вам нравится сценарий?

Отар лениво встал со стула, скрестил на груди руки и патетически начал:

— Не стану скрывать, батоно Мирон, я давно не получал такого удовольствия.

Мирон Алавидзе был человек отходчивый, слова старшего редактора умилили его. Он снял очки, протер глаза платком, удобно устроился в кресле и благодарно посмотрел на Отара. Сейчас он был готов все простить строптивому молодому человеку, даже курение в кабинете.

— Вы абсолютно правы, батоно Мирон. Автор сценария средствами кинематографии и остроумной символикой сумел добиться напряжения и динамичности. Когда я читал сценарий, у меня родилась одна мысль, которая четко оформилась после вашего выступления. Может быть, она привлечет ваше внимание…

«Какой чудесный и талантливый парень, если бы только не был таким странным», — подумал главный редактор и, довольный, называл сейчас странным то, что в другое время считал наглым и безобразным. Алавидзе хотелось показать старшему редактору, с каким вниманием он прислушивается к его словам. Склонив голову, он подпер рукой подбородок.

— В сценарии представлены миролюбивые дети. Убедительно раскрыты их стремления, чистота их нежных душ. Но на свете есть и другие дети, воспитанные в милитаристском духе. Может быть, стоит рассматривать этот сценарий как первую серию фильма. Или первую часть, что в общем одно и то же. Пригласим сценариста и закажем ему вторую серию или часть. Если в первой серии или части дети находят снаряд и превращают его в вазу, то во второй серии или части воспитанная в духе милитаризма детвора находит вазу и изготовляет из нее снаряд.

Мирон Алавидзе ловил каждое слово старшего редактора. Предложение Отара пришлось ему по душе. Прищурив один глаз, он уже представлял на экране некоторые моменты будущего фильма, но тут кто-то фыркнул, кто-то сдавленно прыснул. Наконец сдержанные смешки переросли в громкий смех.

Главный редактор очнулся. Взглянул на собравшихся — все хохотали не таясь.

— В чем дело? — Главный редактор стукнул кулаком по столу и вскочил.