Сергей Татур - Периферия [сборник]

Вначале, конечно, Николай Петрович должен был удовлетворить общее любопытство, ответить на заданные и незаданные «что» и «как». И он, кажется, неплохо справился с этой непростой задачей. Людей ближе, чем те, что сейчас окружали его, у него не было. Он сообщил, что Катя в положении, и если дальше все пойдет как надо, к зиме их будет трое. К этому времени будет и квартира. Ну, и заживут они тогда! На работе тоже полный порядок. Он и предположить не мог, что работа будет такой интересной. Интересна же она тем, что выношенные им идеи не оседают никчемным грузом в пояснительных записках, а становятся делом, которое нетрудно взвесить и оценить. Он рад, что крепко связал себя с практикой. То, чем он занимается сейчас, и есть настоящее. Ему, конечно, прежде казалось, что он движет науку вперед, но обществу от тех его трудов самообманных было не холодно и не жарко. Новые идеи должны реализовываться быстро и четко. Нереализованная идея — это ничто, звон, от которого наутро болит голова. То, что они внедрили на мебельной фабрике и на трикотажной, во много раз больше и важнее, чем все сделанное им в предыдущие годы, включая умные статьи в научных журналах и диссертацию.

— Гм! Гмх! — сказал в этом месте Петр Кузьмич и демонстративно кашлянул в кулак.

Он умерял его восторженность, приземлял, деликатно так приземлял, не позволял оторваться от матушки-земли, от родимой, и воспарить, и вознестись над облаками на ковре-самолете фантазии и самодовольства. Петр Кузьмич был инициатор его диссертации, и Николай Петрович, быстро охладев к ней, защитил ее только для того, чтобы сделать отцу приятное.

И для города они постарались, продолжал Николай Петрович. Запросы и нужды людей, если их знать, становятся путеводной нитью. Отцы города теперь действуют не по наитию, а исходя из четко определенных потребностей. Все чиройлиерцы заметили изменения в лучшую сторону в работе общественного транспорта, торговли, больниц и поликлиник. Даже узкую и замкнутую касту перекупщиков удалось оттереть от базарных прибыльных дел. Взялись, поставили целью — и добились. И по-другому уже не будет. Сам воздух в городе, кажется, стал чище, целебнее, что ли.

— Катюшу надо было привезти, — вдруг сказал Петр Кузьмич, отрывая сына от чиройлиерской плодородной почвы.

Елена Казимировна посмотрела на супруга с немым укором. Раньше он бы сказал на это: «Леночка, тебя зовет бабушка». Но бабушка давно уже никого не звала, счет ее годам оборвался на девяноста восьми. И Петру Кузьмичу ничего не оставалось как противопоставить молчаливому укору жены спокойную, добрую, всепобеждающую улыбку. Он прекрасно понимал, что живет в быстро меняющемся мире, и советовал супруге учитывать это. «Ей нездоровится, папа!» — сказал Николай Петрович. Катя тонко чувствовала нерасположение Елены Казимировны и, как всякая впечатлительная, эмоциональная натура, переживала нелюбовь свекрови тяжело. Она знала, что может уповать только на время, и скрепя сердце, уповала на него.

— Береги Катю, — сказал еще Петр Кузьмич.

Елена Казимировна опять промолчала. Николай Петрович кивком поблагодарил за совет, в котором, как он полагал, не нуждался.

— Ну, пока женщины сооружают здесь нечто возвышенное, пошли сыграем, я уже расставил, — сказал отец. И увлек сына в кабинет.

Шахматы были его давней и непреходящей страстью. Когда-то отец брал призы на турнирах добровольного спортивного общества «Буревестник», пробивался в финалы городского первенства. Николай Петрович помнил некоторые его призы: шахматные часы, лыжный костюм необъятной ширины, из которого легко можно было соорудить два костюма, и каждый пришелся бы отцу впору. Но годы брали свое, и он перестал выигрывать в турнирах, а потом его перестали на них приглашать. Однако случая сразиться с друзьями не упускал никогда. Играл с азартом, с присказками-прибаутками, которым отводил роль психологического тарана. Он действительно отдыхал за шахматной доской. Николай Петрович, научившись у отца этой игре, слезами окропляя неизбежные поражения (когда, когда это было?), потихоньку сравнялся с ним в мастерстве и в последнее время даже чаще выигрывал. Петр Кузьмич относился к этому философски, как к должному.

Первая партия сложилась в пользу Николая Петровича. Воспользовавшись мелким промахом отца, он отвоевал безвозмездно крайнюю пешку, разменял фигурную рать, и пешка эта лишняя стала ферзем. Петр Кузьмич покряхтел и расставил фигуры снова. Повторил:

— О Кате, пожалуйста, заботься как следует. Побереги ее сейчас, заслони от напастей, от тяжелых дум. У вас одна судьба и одно будущее. Или я чего-нибудь недопонимаю?

— Ты все понимаешь правильно, папа.

— Только не сочти этот совет вмешательством в твою личную жизнь.

Николай Петрович поднял на отца глаза, вновь поражаясь его деликатности. Испытаний, и самых тяжелых, на долю отца выпало предостаточно. Стар стал ветеран труда и войны, но редко болел и ни на что не жаловался. А мать все чаще посещали недомогания. Уважение к людям, врожденное или привитое воспитанием, в преклонные годы несло оптимистическое мироощущение. Но не помнил Николай Петрович, чтобы прежде щеки у отца были такими впалыми. Это недавнее, благоприобретенное. И, словно угадав его настроение, Петр Кузьмич продекламировал стихи любимого поэта:

— «Знаю я, что в той стране не будет этих нив, златящихся во мгле…» Стар я, миленький. И никуда от этого не уйдешь.

— Ты преувеличиваешь, папа. — Эту банальную фразу Николай Петрович произнес вынужденно и после некоторой паузы, которая не укрылась от внимания Петра Кузьмича.

Отец уже пятнадцать лет мог пенсионерничать, но не помышлял пока о заслуженном отдыхе. Ибо не представлял себя вне работы. Кстати, и Николай Петрович не представлял отца пенсионером.

Вторая партия сложилась удачно для Петра Кузьмича. Он опередил сына в развитии фигур, в сосредоточении сил для атаки, и методично наращивал давление. Пассивная позиция Николая Петровича все ухудшалась и вдруг рухнула в один момент. Отец довольно потер руки, похвалил себя:

— Молодец, Петр Кузьмич, молодец!

И снова стал расставлять. Но в кабинет вошли Елена Казимировна и Варвара Петровна и заявили, что у них все готово, что они скучают, позабытые-позаброшенные мужчинами, и что непорядочно в праздничный день уединяться за шахматной доской.

— Третьей партии бабоньки нам сыграть не дадут, — шепнул сыну Петр Кузьмич и демонстративно отодвинул доску от себя, выказывая полное повиновение.

— Минуточку! — сказала тогда Варя и села против мужчин. — Пулат, пожалуйста, присоединись к нам! Теперь мы все в сборе, это как бы семейный совет. Мама, тебе слово.

Елена Казимировна, волнуясь, часто дышала и гладила ладонью ладонь. Лицо ее, однако, и в минуту душевного беспокойства могло быть только добрым.