Сергей Татур - Пахарь

Больших строительных площадок я повидала немало. В институте после четвертого курса проходила практику на Бухтарминской ГЭС и навсегда запомнила массивную, девяностометровой высоты, бетонную плотину, перегородившую Иртыш. Незавершенная плотина выглядела неопрятно, замусоренно, и мало походила на великое творение рук человеческих. На Иртыше состоялось мое рабочее крещение. Первое и самое сильное вынесенное мною впечатление было впечатление того, что лишь немногие рабочие и инженеры чувствуют себя хозяевами стройки. Большинство же выполняло свои обязанности с прохладцей, а кое-кто откровенно ловчил, прикрываясь другими.

Потом, на моделях, я искала решение отдельных узлов для гидроэлектростанций, проектируемых нашим отделением. И, выезжая на эти очень крупные стройки, радовалась: «Вот ведь что теперь нам по силам». Видела и энтузиазм, и вдохновение. Но, радуясь растущим возможностям страны, я горько страдала от постоянных картин бесхозяйственности, расточительства, неуважения к народному добру, варварского отношения к доверенным материальным ценностям. Сколько разного добра было брошено, зарыто в землю, раздавлено и смято! Сколько преждевременно выходило из строя и списывалось техники, которая в умелых и добрых руках еще служила бы нам долгие годы!

Первая из четырех насосных станций Джизакского машинного канала тоже впечатляла. Глубокий котлован, массивное бетонное тело основания. Шли и шли самосвалы, поворачивали свои прозрачные стрелы тяжелые краны. Рассыпали гирлянды искр сварочные аппараты. Мелькали в солнечных лучах полированные лезвия топоров. С грохотом опорожнялись кузова и бадьи. Гудели вибраторы. Сотни рабочих уверенно и споро делали свое дело. Их усилия, многократно стыкуясь, и становились бетонной и металлической плотью большого сооружения.

Всегда интересно видеть, как из разрозненных усилий многих людей получается нечто цельное, законченное, совершенное. Но вдвойне интереснее видеть конечный результат самим участникам событий. Я помнила, как экскаватор сделал здесь первый надрез на ровной земле с желтой щетиной стерни. И помнила, как был вынут последний кубометр грунта из котлована. И как был принят первый бетон. И как монтировались многотонные закладные детали, предназначенные для плавного подвода потока к лопастям насосов. Но теперь меня волновали не масштабы работ и даже не красивая согласованность усилий, что само по себе явление на стройке не частое. Меня волновало, что я не спотыкалась о брошенный и загубленный материал. С помощью теодолита мы восстанавливали оси первых гидроагрегатов. И вокруг нас был порядок. Не простаивали ни люди, ни техника. Материалы, которые предстояло пустить в дело через какое-то время, были аккуратно складированы и никому не мешали. Ценили рабочее время и люди. На нас не оглядывались. Мои реечницы не выслушивали бравурные реплики, от которых вянут уши: «Красавица, хочешь, осчастливлю говорящей куклой?» Я отмечала подтянутость, веселый напор, энергию рабочих, умело организованную, используемую с большим знанием дела. Порядок, между прочим, сказывался и на облике людей. Ни на ком я не видела грязных, рваных спецовок. Приписать все это рабочей эстафете было бы неверно, в один день, да и в месяц такие вещи не сотворяются. Рабочая эстафета опиралась на прочный фундамент.

Я вдруг почувствовала, что котлован весьма целеустремленно влияет на меня. Все, что я здесь делаю, я делаю четко, с подъемом, даже с какой-то новой для меня окрыленностью. Напряженный, взвинченный темп котлована становится моим темпом, я его принимаю с готовностью. Вот оно, мобилизующее действие порядка! Мелочное и наносное остается где-то далеко позади, а на первый план выступает большая трудовая задача. Я хочу проверить это свое впечатление на Мадине и Полине Егоровне.

— Мадина, — говорю я. — Что-то в котловане изменилось. Что, по-твоему?

Мадина удивленно на меня посмотрела. Она не видела разницы между днем вчерашним и сегодняшним.

— Станция стала больше, — вдруг сказала она. — И людей больше, и кранов.

— Значит, прибавилось техники, и людей?

— Конечно!

Вот как, оказывается, зрительно воспринимается ускорение ритма.

— Мне нравится, как сейчас работают, — говорит свое слово Полина Егоровна. — Никто не ходит вразвалочку. Потому, наверное, и людей кажется больше, что все теперь быстрее поворачиваются.

— А муж ваш что говорит? — Мне было интересно и его мнение.

— Делаем, говорит, теперь больше, а устаем меньше. Почему, мол? А нервничать перестали. Чего-то нет — простой, нервотрепка, крик. А сейчас в материалах нет недостатка, старайся только.

— Мадина, такие перемены надо замечать. Было ровное место, взгляду не на чем задержаться. А теперь какой жаркий костер зажжен!

— Много я еще не знаю, — с сожалением замечает Мадина. У нее грустные, строгие глаза.

— Ты почаще задумывайся над тем, что тебе пока не ясно, — говорит Полина Егоровна. — Вникай, сопоставляй, размышляй, спрашивай наше мнение. Если не будешь знать, что для людей важно, если не будешь учитывать их запросы и нужды, кто станет тебя слушать?

Я сняла теодолит со штатива, протерла объектив мягкой бумазеей.

— Ольга Тихоновна! — раздалось рядом.

Я обернулась. Ринат Галиуллин, бригадир бетонщиков, улыбался приветливо и как-то виновато. Когда-то с его бригадой, монтировавшей дома из силикальцитовых блоков, у меня не наладились отношения. Теплых чувств к этому холодному, сильному и, как мне казалось, расчетливому человеку я, естественно, не питала. Не я, инженер, настояла тогда на своем, хотя была абсолютно права и исходила из четких и ясных государственных нужд, а он, рабочий, мой подчиненный, настоял на своих требованиях, которые опирались на старый, как мир, принцип: «Своя рубашка ближе к телу». Зла, впрочем, я не затаила. Но осталось недовольство собой за не до конца проявленную принципиальность. Встречаясь, мы здоровались. А вот тем для приятных воспоминаний у нас не было.

— Здравствуйте, Галиуллин, — сказала я официально. — Чем могу служить?

— Выслушайте меня, Ольга Тихоновна. Думаю, нам обоим польза какая-то будет, — сказал бригадир.

Налитый силой, загорелый, почти коричневый, он держался теперь странно мягко, даже застенчиво. Никогда он так не держался, он был из тех настырных людей, которые, получив задачу, идут напролом, кроша и корежа, но предварительно дотошно обговаривают, что они будут за это иметь. Таким он запомнился мне, да и его люди были такими же. Симпатий ко мне не питали.

— Пожалуйста, говорите.

— Может быть, пройдем в наш бригадный вагончик? — пригласил он. И, видя мое колебание, поднял ящик с теодолитом.