Сергей Татур - Пахарь

— Я читала биографию Стаханова. Мне понравилось, что он ставил перед собой все более высокие задачи. Первая его цель была очень скромная — есть досыта. Вспомним, какое это было время, и поймем его. Цель следующая — хорошо зарабатывать. Нормальная цель. Но, ставя перед собой только ее, никогда не вырвешься в лидеры масс. Цель третья, поставленная после достижения двух предыдущих: добиться, чтобы без тебя не могли обойтись твоя бригада, участок, шахта. Задача четвертая: завоевать человеческое уважение. И, наконец, задача последняя: стать лучше и выше самого себя. То есть, непрерывное восхождение. Ведь не скажешь себе: «Я всего достиг». А дальше куда? С любой вершины один путь — вниз.

— Не думал, что эти вопросы тебя интересуют, — сказал Дмитрий.

— Сколько замечательных героев дали нам народные стройки — Большой Ферганский канал, Каттакурганское водохранилище. — Воспоминания такого рода были коньком Сабита Тураевича. — Сама атмосфера этих строек была такой, что люди перевыполняли норму, становились стахановцами. Старики и подростки плакали, если их не брали на Большой Ферганский. Приходили тайком и вливались в ряды строителей. Ночью подойдешь к трассе и слышишь: тюк! тюк! Это кто-то киркой долбит неподатливый грунт. Или на личный рекорд идет, или упущенное наверстывает. Всеузбекский староста Юлдаш Ахунбабаев ездил по трассе на машине и возил с собой большой кетмень. На отстающем участке останавливал машину, брал в руки кетмень и начинал копать. Колхозники подбегали к нему, молили: «Юлдаш-ака, не надо, не позорьте нас! Мы сами!» И вырывались-таки вперед, сдерживали слово. Какой красивый это был порыв! И то же самое — на Каттакурганском водохранилище. Нам было очень важно, чтобы водители, возившие грунт в тело плотины, делали как можно больше ходок. Мы ввели повышенные нормы, аккордную оплату труда. Выполнит водитель норму, сделает положенные сорок ходок, — диспетчер от имени администрации благодарит его и кладет в кузов арбуз или дыню. Подъезжает водитель домой, сынишка лезет в кузов и кричит на всю улицу: «Папа арбуз привез! Папа выполнил норму! Мой папа — стахановец! Ура, ура, ура моему папе!» Ну, а если арбуза в кузове нет? Сын говорил отцу: «Папа, у тебя что, шина лопнула? Ты почему не выполнил норму?» И водителю становилось стыдно. Для премирования лучших шоферов мы купили тридцать баранов. Пасли их рядом с дорогой. Условие выдвинули такое: сделаешь тысячу ходок в месяц — получай барана. Даже корова одна паслась с этой отарой. Для премирования лучшего из лучших. Им оказался один водитель, работавший действительно самозабвенно. Жена приносила ему еду прямо на дорогу. Пока он обедал, она садилась за руль и делала три-четыре ходки. Помню, как был установлен суточный рекорд стройки. Водитель Курочкин сделал сто одну ходку и поставил машину в гараж, уверенный в победе. Водитель Рахматуллин из Бухары тоже сделал сто одну ходку, но привел машину в гараж позже. Он снова поехал в карьер. Рабочих там уже не было. И он сам загрузил машину и сам разгрузил ее на плотине. Эта сто вторая ходка и принесла ему победу.

— Вот это накал страстей! — прокомментировала я.

— Ничего удивительного, — сказал Дмитрий Павлович. — Когда люди воодушевлены, все лучшее выступает в них на первый план. Я наблюдал это на монтаже лотков. У нас тоже были свои Курочкины и свои Рахматуллины. Один улучшит одно, другой — другое, а как технологию монтажа отточили! До блеска. Я и благодарил их от души, и грамоты вручал, и премии, и путевки. Нам уже сейчас пора подумать о том, как чествовать победителей соревнования за досрочный пуск первых агрегатов.

— Обмакнем их в сырдарьинскую воду, как только насосы поднимут ее на просторы Джизакской степи! — предложила я.

— Это само собой. Надо и о серьезных стимулах побеспокоиться. Заказать несколько туристических путевок по матушке-Волге. Дефицита достать побольше и распределить только среди победителей соревнования. И художника давайте найдем побыстрее, пусть работает над портретами передовиков. Оля, ты назвала фамилию, да я не запомнил.

— Талдыкин. Если он сам не стронется с места, то из друзей кого-нибудь подошлет.

— Нам не кто-нибудь нужен, а мастер. Поезжай, организуй. Я, например, в таком деликатном деле могу промашку дать.

— А сколько ты имеешь в виду заплатить?

— Скупиться не буду.

— Ты хотя бы представляешь, сколько стоит портрет?

— Не заказывал. Рублей сто?

— А пятьсот не хочешь?

Он наморщил лоб, сказал:

— Пусть. Это на годы. Обрати внимание, как много в наших городах средств наглядной агитации — плакатов, лозунгов, и как мало памятников выдающимся людям, героям. Так вот, я бы поменьше увлекался плакатами, лозунгами и панно, погоды они давно уже не делают, а больше средств направлял на монументальную пропаганду.

Я представила портреты наших передовиков труда, выполненные хорошим художником и вывешенные в отделанном мрамором и ореховым шпоном фойе трестовского Дворца культуры. Представила, каким большим событием это станет для тех, чьи портреты будут написаны, и для тех, кто работает с ними вместе. До этого мог додуматься только мой муж, не чающий души в своих людях. Но надо быть справедливой: как правило, они отвечали ему взаимностью.

Как только секретарша доложила обо мне, Иркин Киргизбаевич вышел в приемную, сердечно со мной поздоровался и пригласил в кабинет. Он улыбался широко, радостно. И это странно не вязалось с тем, что говорил о нем Дима. Правда, с некоторых пор Дима перестал отзываться о Киргизбаеве пренебрежительно и нелестно, даже обмолвился как-то, что был не прав, твердолобо сторонясь и остерегаясь своего начальника. Что есть сила массированного давления обстоятельств, которой покоряешься помимо своей воли. Но деталей он не сообщил, спешил или не счел нужным, а я так и не поняла, что это были за обстоятельства, которые вкупе с массированным давлением сверху оказывают столь сильное совращающее влияние на вполне сформировавшуюся личность.

Договариваясь о встрече, цели своего визита я не изложила, просто попросила принять меня, и Киргизбаев согласился сразу. Теперь он, наверное, спрашивал себя, с чем я пожаловала, с задачей или загадкой. Иркин Киргизбаевич заботливо усадил меня в покойное кресло, заботливо расспросил о здоровье, работе, быте, о самочувствии родителей. «Ему очень нужны нормальные отношения с Димой», — поняла я. Странное дело: чем любезнее он был, чем настойчивее выказывал свое расположение, тем труднее было мне начать излагать то, ради чего я пришла — просить о переводе Дмитрия Павловича в Ташкент. Я отдавала себе отчет, что эта затея почти безнадежна и шансов на успех ничтожно мало. С какой стати Иркину Киргизбаевичу лишаться человека, на которого он полагается и опирается? Прогноз был совершенно неутешительный. Но и отступать не имело смысла, не использовав всех средств, которые бы способствовали достижению цели.