Сергей Татур - Пахарь

Наконец, все для шурпы оказалось в котле. Вода кипела, и Сабит Тураевич притушил огонь.

— Хорошо! — сказал он. — Даже не верится, что может быть так хорошо. Нас закручивает работа, и мы в горячке буден отвыкаем от простых вещей, которые постоянно нас окружают — от ясного неба, леса, горных круч, рек, озер, от всего того, что всегда принадлежало человеку и чему всегда принадлежал человек.

— Что вы предлагаете? — спросил Долгов. — Только конкретно!

— Я предлагаю не уходить от того, к чему потом неизбежно надо возвращаться.

— А я предлагаю принять по одной и закусить грибочками и огурчиками. За единение! Пусть нас зовет работа, и пусть нам светит солнце и сияет небо, и пусть для нас растут деревья и цветут цветы, и листья осыпаются. Будем же успевать везде! Чтобы мы могли с полным правом знатоков сказать: жизнь прекрасна и удивительна!

Мужчины сдвинули стаканы, и Дмитрий Павлович почувствовал, как водочное тепло теснит тоску и томление. Друзья, как и семья, требовали времени и внимания. И тот, кому жалко на дружбу времени и себя, остается без друзей. Множество знакомых и ни одного друга, только и всего. Он привел эти доводы, оправдываясь. Становилось легче. Уже стало легче, много легче. «Не нашел ли я универсальное лекарство от тоски?» — с грустью подумал он.

Поспела шурпа. Толяша разлил ее в фарфоровые касы. У него было счастливое, умиротворенное выражение лица.

— Приступим? Сабит Тураевич, вы, как автор, должны что-нибудь сказать, — попросил он.

— А как быть, если соавторы постарались больше автора?

— В наше время это не такая уж редкость. Убрать соавторов! Призвать к порядку.

— За восхождение, друзья. За непрерывность восхождения.

— За то, чтобы все у нас получалось, как получается сейчас в котловане, и еще лучше! — добавил Дмитрий Павлович.

— За вас, — сказал виновник торжества. — Ближе вас у меня нет никого.

— Не обижай супругу, — сказал Сабит Тураевич.

— Я никого не обижаю, особенно свою благоверную. Хотя ее-то и следовало обидеть. Но я — нет, здесь я пас. Сам выбирал.

И Дмитрий Павлович, и Сабит Тураевич поняли, о чем умолчал жизнелюб и красавец Толяша. Он взял в жены недалекую, вздорную женщину, наделенную редкой красотой. Какое-то время он считал, что она — совершенство. А когда перестал так считать, эта женщина уже была его женой, и что-то менять он был не вправе. Он попробовал перевоспитать ее, попробовал внушить ей свои представления о жизни, но только попусту потратил время. С тех пор он жил среди огромного и все увеличивающегося количества вещей, совершенно ему не нужных. Его жена страдала манией приобретательства. Сколько-нибудь ограничить ее он не сумел, она находила тысячу удивительно ловких способов обойти его запреты. Долги, которые она делала, если он не выкладывал зарплату целиком, бросали его в жар и холод. Он, правда, научил ее говорить обо всех долгах; под угрозой развода она согласилась. Он очень боялся, что, злоупотребляя его служебным положением, она опустится до откровенного вымогательства. Свой крест он нес без жалоб и срывов, а на вопрос, почему он не порвет с ней, отвечал всегда одно и то же: «Да она же пропадет без меня…» Она и детей иметь не хотела, наверное, чтобы не понизился жизненный уровень их семьи. Но сын у них все же родился, чему Толяша был несказанно рад. Мальчика он любил, мальчик не был похож на мать.

— Дима, — вдруг сказал Толяша, — ты долго шел к своей Ольге, но в семейной жизни счастлив. Это заставляет с особым уважением относиться к твоему выбору. А вы, Сабит Тураевич, были счастливы с женой? Извините за беззастенчивое вторжение в ваше прошлое. По тому, как дети и внуки почитают вас, несложно сделать вывод, что у вас была хорошая семья.

— Была и есть! — деликатно поправил Курбанов. — Только жены нет. Мой преклонный возраст — возраст утрат. Многое вдруг остается в прошлом, за чертой — и друзья, и близкие, и самые близкие. А ты продолжаешь жить не в вакууме, а среди людей, которые заменяют друзей и близких.

— Разве их можно заменить?

— Я, наверное, употребил не то слово. Люди заменимы только на своих производственных местах, а в жизни кто же их заменит? Я сказал это в том смысле, что кто-то продолжает оставаться рядом с тобой и поддерживает тебя, как может, и сам нуждается в твоем тепле. Я женился на русской, вернее, на полячке. Мою жену звали Алиса Феликсовна. Было это пятьдесят четыре года назад. Родные на брак мой смотрели косо, и кое-кого из друзей мой выбор отпугнул. А жили мы счастливо. Но на мои стройки она со мной не ездила, работала в Ташкенте директором школы. Так что были и испытания разлукой. Почему не ездила — разговор долгий. Не любила неустроенности, кочевого быта, да и привязанность к коллективу учителей, которым руководила, давала себя знать. В этом отношении, Дима, она была похожа на твою Ольгу Тихоновну. Свою работу ставила не ниже моей, не ниже. И, знаешь, была права. В первую военную зиму привела домой восемь сирот. Среди них девочка из Ленинграда — Лидочка. Пригласила Алиса как-то вечером к себе учительницу новенькую, тоже ленинградку. Девочка увидела эту женщину и повисла на ней: «Мамочка! Мамуля!» Бомбежка эшелона их разлучила. Кто такую радость людям хоть однажды подарил, уже прожил жизнь не напрасно. Те восьмеро давно внуками обзавелись, а пишут и приезжают и к себе зовут.

— В то время, когда Алиса Феликсовна восьмерых привела в дом, ни у кого лишнего куска хлеба не было, — сказал Дмитрий Павлович.

— Как ты к людям, так и они к тебе, — высказал Сабит Тураевич очень простую и древнюю истину. — Когда же для себя живешь, непременно окажешься один. Тут места для двух мнений жизнь нам не оставляет.

— Что-то я не пойму, воспитываете вы меня или просто доводите до сведения отдельные факты, — сказал Толяша. — За наставления спасибо. Ну, а дальше что? Вот вам моя конкретная жизнь, и я говорю: не счастлив. А дальше что? Начать сначала?

— Полгода назад, когда мы в сауне жарились и в снегу кувыркались, ты заявил: «Влюбиться бы в молоденькую — и все сначала!» Это был крик души. Мы с Сабитом Тураевичем так твое откровение и восприняли. Сокровенной мечтой ты с нами поделился, а дальше-то что?

— Ты хочешь, чтобы я объяснил свое поведение?

— Не столько поведение, сколько принцип, согласно которому все можно начать сначала. Миллионы семей распались, потому что или оба, или один из супругов слепо верили, что им ничего не стоит начать сначала. Те семьи, которые они создавали потом, чаще всего оказывались не лучше, не прочнее, не счастливее, но принцип, что можно безболезненно начать сначала, уже молчал, и новые семьи не распадались.

— Я верю, что можно начать сначала, — сказал Анатолий. — Но не собираюсь обременять свою совесть виной отказа от близких мне людей. У меня есть сдерживающие начала, и в каждом человеке они есть, и только в самых закоренелых эгоистах они усыплены.