Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

— Должна. Для чего же тогда царя скидывали?

— И я так понимаю…

Долго в эту ночь не спала казарма. Шептались Кедрачев с Семиохиным, шептались и на других нарах, ждали утра, вестей о диковинной перемене, гадали, что сулит она, мечтали, как вернутся домой.

Рано утром, еще до подъема, Ефим, который так и не смог толком заснуть, оделся и вышел из казармы. Не надеясь, что его выпустит часовой у ворот — там на посту стоял незнакомый солдат, — Ефим прошел вдоль забора подальше, к известному ему, как и всем солдатам, месту, где в заборе были полуоторваны две доски. Стоило сдвинуть их, и образовывался лаз, через который можно было выбраться за пределы лагеря. Этим лазом пользовались, когда нужно было потихоньку отлучиться.

Выбравшись через лаз, Ефим поспешил к вокзалу, от пустыря, где стоял лагерь, до вокзала было недалеко. Газетный киоск там открывался рано. В нем можно было купить петроградские газеты — их привозили пассажирским поездом, приходившим с Айги ночью, и городскую, поступавшую из типографии к утру.

В киоске Кедрачев купил только что полученные «Русские ведомости» и «Речь», но газеты эти, как обычно, были недельной давности. Местная же «Сибирская жизнь» почему-то еще не поступила. Хорошо бы потолкаться на вокзале, послушать разговоры. Глядишь, кто-нибудь из приехавших с последним поездом знает столичные новости. Но Кедрачев вовремя заметил комендантский патруль во главе с фельдфебелем, проверяющий документы у солдат, находящихся на вокзале, и от греха подальше ушел.

Когда он, благополучно пробравшись через лаз обратно в лагерь, проходил мимо ворот, его окликнул часовой:

— Эй, солдат! Ты в казарму идешь?

— А что? — как ни в чем не бывало откликнулся Ефим.

— Да вот тут девица Кедрачева спрашивает. Кликни там…

— Да я Кедрачев и есть.

Ефим подошел к калитке и увидел возле нее Ольгу. Удивился:

— Ты чего в такую рань?

— С приятным известием! — улыбнулась Ольга. — А чего у вас строго так? Едва улестила, чтоб позвали… Подь-ка сюда!

Они отошли в сторонку от часового, и Ольга передала Ефиму записку:

— От Валентина Николаича.

«В Петрограде революция, царь свергнут, — прочел Ефим торопливые строки. — Сообщите об этом товарищам, по возможности — и пленным. К 12 собирайте на митинг. Приду».

— А где Валентин Николаевич сейчас? — спросил Ефим.

— В свою команду пошел, там солдатам рассказать. А потом сюда. Ой, братик! — радость-то какая, все солдаты — по домам! И вот еще, возьми-ка! — Ольга вытащила из-за пазухи шубейки что-то мягкое, туго завязанное в платочек. — Ночью сшила, — шепнула она. — Валентин Николаич велел. Сказал, чтобы вы его над казармой повесили. — И добавила наставительно: — Палку для него загодя приготовь!

— Ладно! Спасибо, сестренка, за приятные вести!

Как на крыльях пролетел он от ворот до казармы. Там только что начали подыматься: кто сидел на краю нижних нар, обувая сапоги, кто, накинув шинель на плечи, собирался выйти покурить.

— Царя скинули, точно! — крикнул Кедрачев, едва показался на пороге казармы. — Войне крышка!

Казарма враз взорвалась множеством голосов:

— Не врешь! Правда, значит!

— Урр-а-а!

— По домам, ребята!

— Сшибли Николашку!

— Хватит, послужили!

— Урр-а-а-а!

Солдаты обступили Кедрачева, вперебой спрашивали:

— Откель узнал?

— Какая власть ставлена?

— Отпустят скоро?

Вдруг, перекрывая разнобой голосов, загремело властное:

— Это што такое? Почему толпеж? А ну разойдись!

В толпу, сгрудившуюся посреди казармы, врезался только что вошедший к утреннему подъему Петраков. Еще не понимая, в чем дело, он, багровея, орал:

— Прекратить безобразию!

Видя, что его не то не слышат, не то не слушают, Петраков, набрав воздуха, гаркнул так, что, казалось, в казарме дрогнул потолок:

— Смиррр-на!! — и сразу же смолк, ожидая исполнения поданной им команды.

На секунду наступила тишина. Но исполнения команды не последовало. Раздались голоса:

— А иди ты, Петраков, к матери!

— Царя сбросили, не понимаешь?

— Знать ничего не знаю! — снова поднял голос Петраков. — Нечего в казарме безобразию творить!

— Хватит, поорал на нас!

— Чего на его смотреть? Императора прогнали, а уж Петракова…

— Гони его!

Петракова, все-таки продолжавшего с властным видом орать, вытолкали на крыльцо. Он замахнулся на кого-то — ему поддали, и Петраков, видя, что дело принимает серьезный оборот, перемахнул все ступеньки крыльца разом. Солдаты сбега́ли вслед за ним, кто-то озорно кричал, подгоняя:

— Тю-ю! Тю-ю!

Потом, возбужденной толпой сгрудившись у крыльца, остановились. Кто-то сказал:

— К начальству побег докладать, шкура!

— Пущай докладает!

Только сейчас Кедрачев заметил, что флаг, переданный ему Ольгой, в толчее выбился из-под платка, в который был аккуратно завернут. Кедрачев освободил флаг от платка, и все увидели красное полотнище.

Кто-то, еще опасливо, сказал:

— Да за это раньше бы знаете куда?..

— То раньше, а то теперь! — не дали ему досказать.

— Свобода, братцы!

— Флаг повесить надо! Слышь, Кедрачев?

— Затем и взят! — ответил Ефим. — Давай, ребята, жердину подходящую!

Притащили длинный шест, приколотили к нему флаг. Дружно, чуть ли не всей ротой, пошли к воротам, водрузили флаг над ними. Стояли, любуясь, как струится алое полотнище под легким утренним студеным ветерком. Солдаты не отставали от Кедрачева, продолжали расспрашивать, как теперь будет и что им делать.

— Вам все сказал, что знаю, — ответил Ефим. — Вот в двенадцать часов обещал прийти человек, он поболе моего знает, все растолкует.

— Рота, на завтрак! — крикнул дневальный от крыльца.

— Свобода свободой, а жрать надо…

— Пошли, воины!

Кедрачев и несколько солдат задержались возле ворот.

— Ты смотри! — предупредил Кедрачев часового. — Если Петраков или еще какое начальство заявится да вздумает флаг содрать — не давай!

— Как же не дам, ежели начальство…

— А вот так. Знаешь, что есть знамя? Учил?

— Знамя есть священная хоругвь…

— Вот-вот. Теперь, — Кедрачев показал на флаг над воротами, — это наша священная хоругвь. Охраняй, как положено по уставу. А в случае чего — кличь на подмогу. Выстрел дай!

— Надо бы еще кого для охраны добавить, — предложил один из солдат.

— Давай, ты встань, — согласился Кедрачев. — И еще кто-нибудь. Винтовки возьмите.

«Да! — вспомнил Ефим о записке Корабельникова, — надо же Гомбашу сказать!» — и поспешил к калитке, ведущей на плац между бараками пленных.

— Во, австрияки тоже радуются! — сказал ему знакомый постовой возле калитки. К ней подходили пленные, показывали друг другу на флаг над воротами, улыбались, оживленно переговаривались, их собиралось все больше. Ефиму не пришлось искать Гомбаша — тот сам окликнул его, протиснулся между другими пленными, подошел.