Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

Чем ближе к соборной площади, где будет общегородской митинг, тем теснее на улице — она уже вся, от края до края, запружена народом.

Вот и площадь с рассадистой белой громадой собора. Посреди площади — трибуна, украшенная кумачом, на ней кучкой несколько человек, а кто — не разглядеть.

Колонна влилась в заполнившую площадь массу людей и остановилась, как бы растворившись в ней. Кедрачев огляделся. Много народу пришло! Немалые тысячи. И какой только партии людей на площади сейчас нет… И каждая партия о себе заявляет. Он вгляделся в знамена и плакаты, что грудились ближе к трибуне. «Вся власть рабочим и крестьянам» — яснее ясного сказано, это — большевики. «В борьбе обретешь ты право свое» — эсеры, у них такой лозунг. Под ним любой живоглот может пойти… В Ломске эсеров много, больше, чем какой другой партии. А вот под растянутым на двух шестах огромным полотнищем, на котором «Да здравствует российская демократическая республика», — наверняка меньшевики, они же хотят вместе с буржуями править. Среди красных флагов — один черный, на нем: «Анархия — мать порядка». Это анархисты. Чудики! Как без власти может быть порядок? И еще — черным по белому: «Да здравствует конституционно-демократическая партия» — кадеты. Эти и против царя не шибко возражали. Господская партия… И еще, тоже под красным флагом, — «Бунд», еврейская партия. А вот поляки, беженцы, которых из Польши война в Сибирь закинула: «Польская рабочая партия». Может, и татары свою партию сделают, их возле Ломска много живет. Наверное, не догадались еще… Это ж сколько разных народов в России, и неужто надо на каждый по отдельной партии иметь? А вот еще какая-то непонятная, на флаге написано: «Народные социалисты». Про такую еще не слыхал. Надо, при случае, у Валентина Николаевича спросить, что это за партия такая, чем они от других социалистов отличаются? Ежели эти — народные, то остальные-то какие же?..

Глухо шумела толпа — человеческое море, стиснутое в квадратных берегах площади. Блестели под солнцем, неожиданно выглянувшим из-за густых облаков, золоченые купола собора.

Вдруг восторженно рявкнула труба оркестра, зовя за собой остальные трубы. Но один из стоявших на трибуне, сняв шляпу, поднял руку. Труба, конфузливо оборвав звук, смолкла. Затих и говор толпы. Стало слышно, как галдят у куполов собора галки. С трибуны донесся голос. Было видно, что говорит низенький, едва видный над перилами трибуны, человек со шляпой в руке, в распахнутом светлом пальто. Но Кедрачев стоял от трибуны далеко, его слух улавливал лишь отдельные фразы:

— Граждане свободной России… впервые в истории в этот майский день… равенство и братство… все, как один… нашу свободную родину против варваров-тевтонов… на алтарь освобожденного отечества… — Оратор энергично жестикулировал, словно вычерчивая рукою в воздухе над своею головой некие письмена, голос его был пронзительно-тонок, издалека казалось, что на высоких нотах он даже подвизгивает.

«Не то меньшевик, не то кадет, — так и не понял Кедрачев. — Вообще-то — одна компания».

Но вот оратор, договорив, отодвинулся от перил трибуны и затерялся на ней. На смену ему выдвинулся другой. И этот говорил о первомайском празднике, махнув рукой в сторону солнца, объяснил, что над головами — солнце свободы, и призвал к объединению всех сил народа.

— А энтот — какой партии? — тихонько спросил Кедрачева оказавшийся рядом Семиохин.

— Кто его знает!

— Ты ж наловчился в них разбираться.

— Все они на один лад, коль предлагают дальше воевать. Вижу только, что не большевик.

— А что, большевика не допустят?

— Почему не допустят? Не царский режим. Вон видишь, на трибуне с краю — без шапки, в черной тужурке.

— Это высокий, кудрявый?

— Он. Это и есть большевик.

— А ты откель его знаешь?

— Слыхал его в Совете. Он с железной дороги. Рыбин. Только настоящая фамилия у него, говорят, другая.

— Почто так?

— А он Рыбиным назвался, чтобы от жандармов укрыться, ну и привык — Рыбин да Рыбин, теперь отвыкать не хочет.

— Он у большевиков главный?

— Да вроде того… Вот будет говорить — слушай в оба уха! Толковый мужик!

От Корабельникова и от многих других Кедрачев знал, как ценят Рыбина его товарищи-большевики. И не только большевики. Известно, что Рыбин избран в руководство Ломской организации социал-демократов, в которой объединились большевики и меньшевики. Непонятная организация — вроде вместе, а ладу нет. Да и быть, наверное, не может. Валентин Николаевич считает, что с меньшевиками вместе — это напрасно, что отделиться большевики должны, и поскорее.

Сменив предыдущего оратора, Рыбин выдвинулся к перилам, поднял руку.

— Товарищи! — прокатился над замершей площадью его зычный, всюду слышный голос. — Первое мая — действительно день сплочения сил. Но не сплочения всех со всеми, а сплочения рабочих, крестьян, солдат, словом, трудового народа. Для чего? Чтобы наступил мир! Чтобы трудовой народ сам пользовался плодами своего труда, а не скармливал их паразитам! Чтобы вся полнота власти в государстве принадлежала Советам, как этому учит товарищ Ленин! Здесь говорили о доверии Временному правительству. Мы, большевики, заявляем: никакой поддержки этому правительству!..

Эти слова Рыбина всколыхнули людское море вокруг трибуны, по нему волной прокатился шум.

— Временное правительство намерено продолжать войну, народу ненужную! — гремел над площадью голос Рыбина. — Так может ли народ верить этому правительству?

— Правильно! — заорал неподалеку от Кедрачева кто-то из солдат, и несколько голосов тотчас же подхватили:

— Правильно!

— Верно!

…Рыбин кончил говорить. Но еще долго после того одобрительно гудела площадь, и очередной оратор тщетно пытался начать речь.

Но вот высказался и последний выступающий с трибуны. Громыхнула марсельезой медь военного оркестра, и людское море, доселе волновавшееся на месте, пришло в движение. Разбиваясь на реки, ручьи и ручейки, оно потекло с площади в разные стороны, и, как алые и белые паруса, над волнами голов поплыли знамена и транспаранты.

— Обратно в казарму? — спросил Кедрачева Семиохин. — Больше-то куда?

— Ты иди, а я домой загляну, — ответил Кедрачев. — Сестренка прибегала, сказывала — жена с дочкой повидаться приехала. Я еще вчера хотел, да недосуг было.

— Давай, давай! Чать, давно с женой не видался?

— Давненько.

— Ну, вот и утешься ради праздничка. Эх, кабы моя баба ко мне могла… А то ведь скоро сеять начинать. Не до свиданок ей.

— Обожди, может, скоро свидишься. В Совете мы толковали уже — деревенских на посевные работы отпустить. Не решили еще до конца, это ты знаешь. Но добьемся.

— Эх, Ефим! Ежели меня отпустят, я тебе из деревни самогону привезу — четверть!