Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

— Допустим, я согласен с вами, Валентин Николаевич. Однако не преждевременно ли сейчас ставить вопрос о власти Советов?..

— Даже если так. Но я не могу принять того, что мы, революционеры, должны в какой-либо форме поддерживать власть буржуазии. А наши товарищи демократы, господа меньшевики и эсеры, вчера, пользуясь тем, что нас, большевиков, было на совещании меньше, большинством своих голосов постановили войти в этот самый коалиционный комитет. Им хочется позаседать в городской думе вместе с представителями обшиваловых. Я решительно возражал. И не я один. Рыбин и многие другие. Но решение все-таки протащили. К великому сожалению, даже среди нас, большевиков, нашлись некоторые, голосовавшие за него. И теперь в ломском «временном» в умилительном единении будем сидеть мы, социал-демократы, враги буржуазии, вместе с защитниками ее интересов. Непостижимо!

— Ну что вы так расстраиваетесь, Валентин Николаевич! — Прозоров умиротворяюще улыбнулся. — Ведь никто не обвинит социал-демократов в том, что они изменили своим идеям.

— Вы так полагаете? — Корабельников прищурился усмешливо. — Не забывайте: с волками жить — по-волчьи выть. Новоявленные правители уже вовсю твердят, что войну надо продолжать. И если мы станем поддуживать в ту же дудку, от нас отвернется трудовой народ, чающий мира.

— Но ведь войну теперь действительно необходимо продолжать! Ради сохранения завоеваний революции!

— Ох как глубоко вы заблуждаетесь, Сережа, — вздохнул Корабельников. — Спорим мы с вами об этом, спорим, уже не первый раз, а вы — все свое.

— Так и вы — свое! — улыбнулся Прозоров. — Такие мы с вами, значит, упрямые люди.

— Видно, так.

— У нас в роте тоже беспрерывный спор, аж голова пухнет, — вступил в разговор Кедрачев. — Вроде и те правы, и те. И вы тоже по-разному судите. Нам бы согласно действовать, а вот как? Самое главное — как с войной быть? Мы прекратим ее, а германец?

— Надо продолжать войну для спасения революции! — пылко сказал, как отрубил, Прозоров. — Честно признаюсь, я был глуп, когда в четырнадцатом году ринулся в добровольцы, воевать за Россию-матушку, за царя-батюшку. И рад, что моя солдатчина закончилась быстро. Но теперь я готов снова пойти добровольцем!

— И вы убеждены, что будете сражаться именно за дело революции? — прищурился Корабельников.

— Убежден.

— Это не убеждение, а заблуждение.

— Нет, простите!.. — даже подскочил Прозоров.

И спор, видимо не первый между ними, вспыхнул с новой силой.

Ефим в этот спор не вмешивался, даже сло́ва не вставил — стеснялся. Но внимательно слушал: оба образованные, умно говорят. Вроде и тот правильно рассуждает, и этот. А вот где она, правда?

Корабельников сказал под конец:

— Ладно! Что мы тут будем с вами ломать словесные копья. Жизнь покажет, кто из нас прав. Хороший вы человек, Сережа, честный, но многое вам еще трудно понять. Будем и дальше работать вместе, надеюсь — поймете.

— История нас рассудит!

— Вот и ладно. А теперь от всероссийских проблем перейдем к нашим, ломским. Вы, Сережа, хорошо помогали нам раньше с листовками. Теперь мы уже не листовки — газету будем издавать, и открыто. А вам я хотел бы предложить другое дело…

— Какое?

— Да как сказать… — Корабельников немного замялся. — Впрочем, с вами я могу быть откровенным. Я слышал, как смело вы действовали, когда политических из тюрьмы освобождали. Стреляли в вас?

— Собирались… Помощник начальника тюрьмы. Да ничего особенного, Валентин Николаевич!

— Вы с того времени в дружине охраны порядка состоите?

— Да. Только что с дежурства.

— Вот о чем я хочу просить вас, Сережа. Сейчас в городе идет создание новых органов власти. Мы, большевики, в них официально представлены все-таки едва ли будем. Но мы заинтересованы, чтобы в этих органах были люди, близкие нам. Поэтому у меня просьба — останьтесь в дружине. Даже если она будет преобразована в нечто вроде постоянной милиции, что ли. Оставайтесь! Служите там и вовлекайте туда ваших товарищей, тех, которые настроены по-настоящему революционно.

— Но почему это необходимо, Валентин Николаевич? Служить в охране порядка могут и другие.

— Не пойдете вы, Сережа, и подобные вам — места заполнят люди противоположных взглядов. Даже сторонники старого режима.

— Мои родители очень недовольны, что я так много времени уделяю общественным делам. Говорят — ходи на лекции, революция уже закончилась. Но я не согласен.

— Не хочу ссорить вас с родителями, Сережа. Решайте сами.

— А я уже решил. Остаюсь в дружине, а если надо — в милиции или как там она будет называться.

— Ну и хорошо. И вот какие я вам дам советы…

Корабельников придвинулся к Прозорову. Ефим встал:

— Покурить выйду.

— Да мы с Сережей скоро закончим!

— Все одно, покурю пока на крылечке. — Ефим твердо запомнил наказ Ольги: в доме не курить, Ксения Андреевна по болезни табачного дыму не терпит.

— Куда без одежи? — окликнула Ольга, все это время возившаяся на кухне. — Шинель накинь! У тебя грудь простреленная.

Ефим кончал вторую самокрутку, когда на крыльце показался уже одетый Прозоров и следом за ним — Ольга в наброшенной на плечи шали.

— Валентин Николаич тебя дожидается, — сказала она Ефиму.

…Был уже поздний вечер, когда Ефим, после обстоятельного и неторопливого разговора с Корабельниковым, отправился обратно в казарму. Выслушав его советы, Ефим чувствовал себя куда более уверенно. Он передал Корабельникову просьбу Гомбаша. Корабельников обещал, что на днях придет в лагерь и встретится с Гомбашем сам.

Еще похолаживает. Весна, прожурчав ручьями, еще не добралась до последних снегов, что отлеживаются по чащам и оврагам. Но в эту пору она уже зажигает на открытых солнцу местах огоньки первых цветов. Медленно и поврозь начинают теплиться они. Сквозь еще стылую землю, а то и через ноздревато-льдистую корку дотаивающего снега пробиваются белые, с желтой искоркой внутри, подснежники. Золотисто вспыхивают на первотравье, выбегая сразу дружными стайками, желтые многолучевые звездочки одуванчиков. Кое-где на низинах возникают и бледно-лиловые венчики фиалок. Солнце в эту пору греет уже так, что не холодно и без шубы. В ней даже жарковато. Но тепло этих дней ненадежно — стоит наплыть на солнце облачку или тучке, как сразу же тянет стужей…

Сегодня день обещал быть, как и начался, безветренным, теплым, с утра небо было ясно, но потом оно забелело медленно плывущими с севера облаками. Впрочем, предугадать, разгуляется или, наоборот, испортится погода — было трудно. И поэтому, когда солдаты роты Кедрачева стали собираться в город на первомайскую демонстрацию, кто вышел налегке, в одной гимнастерке, а кто предусмотрительно надел шинель. Никакой команды на этот счет дано не было. Ротный комитет объявил, что, поскольку солдаты теперь такие же граждане, как и все, идти на демонстрацию — дело добровольное, не строевое, пусть каждый поступает как хочет. Кедрачев понадеялся, что распогодится, и отправился без шинели. А оказалось, что стало совсем пасмурно, временами даже побрызгивал мелкий дождик. Без шинели было зябко, но на ходу — терпимо.