Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

— С мадьярами путаешься, Сергей? Нашел себе друзей!

Прозоров ответил что-то веселым голосом, но что — Гомбаш не успел расслышать: калитка уже закрылась наглухо.

В эту минуту его пронзило острое желание сейчас же вернуться к Ольге, как-нибудь утешить ее. «Нет! — остановил он себя. — Вернусь, а она подумает — обрадовался, что ушел студент. Да как не стыдно мне: не о Ефиме сейчас больше беспокоюсь — о ней! Не о Ефиме, которому жизнью обязан… Где он сейчас, верный друг мой? Как получилось, что его так внезапно отправили на фронт? Как сумели с ним расправиться? Так запросто, что никто и не узнал?»

А было так. Утром, сразу после завтрака, Ефима и еще двух солдат из его роты вызвали в канцелярию лагеря.

— Приказано сей минут на медицинскую комиссию! — объявил им писарь Прибытков. — В запасном она, в третьей казарме.

То, что вызывают на комиссию, не удивило Кедрачева: должно же когда-то быть переосвидетельствование. Чувствовал он себя уже давно лучше, но грудь временами побаливала. И он был убежден, что врачи, осмотрев его, останутся при прежнем решении. Однако какое-то беспокойство все же зародилось в нем. Может быть, причиной был взгляд Прибыткова, который он уловил на себе, взгляд, как ему показалось, скрытно-торжествующий.

Третья казарма, совершенно пустая, с голыми нарами, еще не заселенная новыми запасниками после отправленных на фронт, заполнялась солдатами, назначенными на комиссию. Набралось человек сто из разных частей гарнизона. Но вот из двери, за которой, как уже было известно, расположилась комиссия, выкликнули первую фамилию.

Осмотр шел быстро — едва солдат успевал зайти, как уже выходил обратно, на ходу застегиваясь и подпоясываясь, и вызывали уже следующего.

Вскоре дошла очередь и до Ефима.

— На что жалуешься? — спросил его незнакомый хмурый врач. Ефим ответил.

— До пояса оголись!

Врач послушал в трубочку, постучал пальцами по груди, по спине.

— Одевайся! — и что-то вполголоса сказал писарю. Тот сделал пометку в списке, сказал:

— Мигом к себе, забирай манатки и — обратно!

— Это зачем?

— В госпиталь тебе надо, на исследование. Непременно!

«Вроде я не так уж худо себя чувствую… — удивился Ефим. — Но врачу виднее. Неужели в госпитале придется полежать? Ну, если недолго, только для проверки…»

Через полчаса, не переставая недоумевать, он вернулся, взяв свой вещевой мешок с нехитрыми солдатскими пожитками и шинель, думая, что сейчас же отправится в госпиталь. Однако ждать пришлось еще порядочно. Но вот на середину казармы вышел толстый черноусый унтер и объявил:

— Кого выкликну — живо с вешшами во двор!

Глядя в список, унтер стал громко называть фамилии. Назвал и Кедрачева.

Команда набралась небольшая, человек двадцать. Унтер скомандовал:

— Становись! — и, построив всех в две шеренги, еще раз проверил, все ли налицо. — За мной, шагом марш!

Кедрачева сразу удивило то, что унтер ведет их не в ту сторону, где госпиталь, а к вокзалу.

«Неужто в какой другой госпиталь направляют?» — спросил рядом шагавшего солдата:

— Тебя тоже на лечение?

— А кто их знает? — ответил солдат. — Я докторам не жалобился. Может, сами что сыскали.

«Напутали со мной чего-то…» — забеспокоился Кедрачев. Крикнул унтеру, шагавшему обок строя неподалеку:

— Унтер-цер! Со мной ошибочка, наверное…

— Р-разговоры в строю! — рявкнул тот, оборачиваясь.

«Ладно, на месте разберемся», — решил Кедрачев.

Унтер привел их не к вокзалу, а к товарному двору, огороженному высоким дощатым забором. Возле раскрытых ворот стояли часовой и два-три офицера, а в глубине двора виднелось множество солдат с мешками и скатками, но без оружия.

— Заходи! — скомандовал унтер.

Как только зашли во двор и унтер распустил строй, Кедрачев сразу же подошел к нему и сказал:

— Мне же в госпиталь сказано! А ты меня куда привел?

— Куда велено, туда и привел! — ответил унтер. — Вон там у ворот штабс-капитан, самый главный тут, я ему список отдал, его и спрашивай.

Кедрачев хотел выйти за ворота, но часовой преградил ему дорогу:

— Куды? Не велено никого выпущать!

— Мне к штабс-капитану…

— Все едино… Господин штабс-капитан! — крикнул часовой. — Требуют тут вас.

— Кто это может тут меня «требовать»? — недобро усмехнувшись, спросил подошедший к часовому штабс-капитан — длинный, как жердь, узколицый, презрительно выпятив нижнюю губу.

— Вот энтот! — показал часовой на Кедрачева.

— Мне сказали, господин штабс-капитан, что меня направляют в госпиталь… — начал Кедрачев.

— Фамилия? — резко перебил капитан.

— Кедрачев Ефим.

Капитан поискал глазами в списке.

— Есть такой. Никаких госпиталей. Годен, едешь на фронт.

— Но тут что-то неправильно…

— Поговори у меня, каналья! Что, фронта забоялся? Шкуру бережешь?

— Вы не смеете! — неожиданно для самого себя вспылил Кедрачев. — Теперь вам не старый режим!..

— Я тебе покажу режим! — по лицу капитана пробежало нечто вроде судороги. — Из политиков, вижу? Просвещенный! — Он поискал глазами, крикнул: — Хвощук!

Подбежал усатый грузный фельдфебель с кобурой на поясе и при шашке.

— Присмотри за этим! — показал штабс-капитан на Кедрачева. — И чтоб никуда!

— Слушаюсь, вашбродь!

Вот так и получилось, что через час Кедрачев совершенно неожиданно для себя оказался в теплушке эшелона.

Эшелон отправляли с особыми мерами предосторожности. Отправляемых строго предупредили, что любая отлучка будет сурово караться по законам военного времени. Место погрузки было оцеплено, к составу посторонних не подпускали, возле каждого вагона маячили унтеры и офицеры.

Кедрачев не знал, что этой переменой в своей судьбе он обязан поручику Вонлярскому и писарю Прибыткову: поручик таким образом избавился от одного из смутьянов, а писарь отомстил за то, что его отца в деревне вынудили дать бедноте хлеб на семена. Не догадывался Кедрачев, что случившееся с ним самим — лишь малая часть тайной акции, которую предприняло местное командование, давно задумавшее при первой же возможности без лишнего шума отправить на фронт наиболее «обольшевиченных» солдат и тем «оздоровить» гарнизон.

Эшелон летел безостановочно до узловой станции Айга, выводящей на магистраль, и там сразу же возле вагонов вновь появились офицеры и унтеры. Бдительно следили, чтобы никто не отходил далеко. Через несколько минут раздалось: «По вагонам!» — и эшелон тронулся дальше. Миновав Айгу, он помчался по магистрали на запад. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений: едут на фронт! И щемило солдатские сердца: суждено ли проехать этим же путем обратно?

Постояв в дверях теплушки, где, опершись на перекладину, стояли и другие солдаты, Ефим забрался на верхние нары, прилег, накрывшись шинелью, у крохотного окошка, за которым мелькали березовые перелески, уже одетые свежей листвой.