Алим Кешоков - Восход луны

Шауката вызвал сам начальник тюрьмы, лютый жандарм, нещадно терзавший заключенных, заковывавший их в кандалы за малейшее непослушание.

Впрочем, случай свел Шауката и с чином куда выше — с самим шариатским судьей Исмаилом. Исмаил и начальник тюрьмы встретили Шауката суровым молчанием. На столе перед ними лежал «Косой луч».

— Я с добрыми намерениями прибыл сюда, — начал Исмаил, ворочая длинной шеей. Он некоторое время смотрел на Шауката глазами кобры, заприметившей добычу, потом медленно перевел взгляд на злополучную газету. — Хотел освободйть тебя, аллах мне свидетель, после аллаха вот он. — Судья кивнул на начальника тюрьмы.

— Истинно так. — Начальник тюрьмы, грузный, бровастый мужчина с бритой головой, приподнялся со стула, как бы подтверждая слова судьи; когда он опустился снова, стул под ним жалобно скрипнул.

Шаукат улыбнулся, издали глянув на газетную карикатуру, изображавшую ивлиса в аду. Черты начальника тюрьмы в основном все-таки схвачены правильно. Пожалуй, надо было еще больше сузить лоб. Он у него такой маленький, что голова кажется приплюснутой. Толстые губы следовало нарисовать еще резче. В соответствии с оригиналом руки «ивлиса» на карикатуре волосатые, крупные. Говорят, начальник своим кулачищем чуть не убил заключенного с одного удара; с тех пор каждый, кого приводили к нему в кабинет, переступал его порог с трепетом.

— И вот приходится мне, наоборот, увеличить твое наказание, — продолжал судья и ткнул палкой в газету, как во что-то мерзкое, — вот из-за этого. Подумаешь, новый Джагфар нашелся! Мало тебе одного урока? Все шарта да шарта. Свадебный адвокат. Сознайся, это ты написал?

— Он. Достоверно известно, что он, — подтвердил начальник тюрьмы, опередив Шауката, чтобы тот не отпирался. — Ночами не спал: писал, рисовал. Мало того, что возводит на всех клевету, ему еще деньги подавай. Заключенных грабит, последние гроши отбирает. За его писанину не деньгами надо платить, у меня есть другая звонкая монета — кандалы. Звенят лучше серебра. Расплачусь с ним этой монетой — враз отобью охоту бумагу марать.

Судья будто и не слышал слов начальника тюрьмы. Он повторил свой вопрос:

— Я спрашиваю: ты намалевал?

— Я.

— И это за тебя хлопочет издатель газеты!.. Говорит, не может без тебя. Репортер и поэт, в четыре руки, мол, работает…

— Он ему наработает, — проворчал «ивлис».

— Как тебя аллах надоумил такую пакостную листовку состряпать? В угоду кому ты это сделал? — Исмаил повысил голос, грозно засопел и выпрямился на стуле, словно в своем судейском кресле. — Молчишь, будто в рот воды набрал. Отвечай!

— Я учитель по образованию.

— Знаем…

— Журналист по профессии.

— Тоже известно. Кому служишь, скажи?

— Людям…

— Каким? Я человек, вот господин начальник тюрьмы — человек, губернатор, дай бог ему долголетия, — человек, шейх Абдулла Керим — святой, уважаемый человек. Нам ты не служишь, это видно по в; сему. Так кому же?

— Всем, за исключением тех, кого ты назвал.

— Мы, значит, не люди? — вскинулся начальник тюрьмы. — Аллаху мы угодны, а тебе нет? — Он плотно сжал губы, выпятил вперед подбородок, его красноватые бычьи глазки сузились до предела.

— И аллаху вы не угодны! — проговорил Шаукат, презрительно улыбаясь.

— Что?! Мы не угодны аллаху! А ты угоден? — Начальник побагровел и привстал, опираясь руками о стол, отчего тот зашатался. — Аллаху и вот это угодно? — «Ивлис», рассвирепев, скомкал газету и бросил ее на пол. — Ты ответишь за это! Карцер будет твоим гонораром.

— Я и так получил солидный гонорар. Сыт по горло.

— Нет, ты еще горя не знаешь. Не звенел еще кандалами на голом полу. — Начальник сделал шаг вперед, чтобы поднять упавшую газету.

«Это единственная улика, которую можно предъявить на суде», — подумал Шаукат. В следующую секунду он наклонился, схватил скомканный лист бумаги, оторвал от него зубами кусок, проглотил, потом откусил новый. Начальник тюрьмы, поняв, какую оплошность он допустил, бросился спасать улику. Шаукат не давался; вырываясь из цепких жирных рук тюремщика, он продолжал разжевывать бумагу. Ком застревал в горле, Шаукат задыхался, но продолжал отчаянно сопротивляться.

Начальник позвал на помощь надзирателя, стоявшего за дверью, и пока он ему объяснял, что нужно делать, Шаукат почти справился с газетой. Надзиратель схватил его за горло, но было уже поздно.

— Выдави! Выдави! — остервенело орал начальник тюрьмы. — Сжевал. Черт! Сжевал газету!

— Съел улику! — Судья тоже был потрясен. Все это произошло так быстро. Только что перед ним лежал лист бумаги…

Надзиратель поглядел на своего хозяина: дескать, может, увести арестованного и там продолжить «разговор»…

— Оставь. Теперь уже ничего не сделаешь.

— Не бойтесь, судья, — с трудом, морщась, выговорил Шаукат. — Я выпущу новую газету. Она будет еще острей. То, что здесь сегодня произошло, — материал отличный, его хватит на целый номер. Будьте уверены, все это станет достоянием народа…

— Какого народа? — Если бы не судья, начальник тюрьмы поговорил бы с Шаукатом иначе.

— Того, которому я служу. Никто не знает, что творится тут, в вашем каменном мешке. Но погодите, господин начальник, сочтемся мы с вами. В долгу я не останусь. Сегодня же возьмусь за дело, опишу ваши издевательства…

— Кто над тобой издевался? Ты сам трусливо проглотил свою газету, — пришел наконец в себя Исмаил. — Если ты бросаешь обвинение администрации…

— И самому судье, — снова включился в разговор начальник тюрьмы. — Почему ты проглотил свою правду? Правду не глотают, не прячут. Если прячут, то это уже не правда.

— Ты же прячешь! Что-то не видно, чтобы ты нес свою правду над головой. Твоя правда в сейфах английских колонизаторов, в карманах купцов, у губернатора на губе, на конском хвосте шейха…

— Замолчи! — Судья затрясся от гнева.

— Ну, Шаукат, смотри! — пригрозил начальник тюрьмы. — Справедливейший шариатский суд сам видел, с кем мы имеем дело. Я за тебя возьмусь, ты у меня запоешь. Попробуй только подбивать арестованных на бунт своей пачкотней! — Он повернулся к Исмаилу и вдруг заорал: — Судить! Судить его надо, господин судья!

— Судить не будем. Я без суда продлеваю ему срок заключения еще на три месяца: месяц за то, что газету выпустил, месяц за то, что деньги брал с заключенных, месяц за то, что сам же съел газету.

— Мало, господин судья.

— Пока хватит. Добавить всегда успеем. Выкинет еще какой-нибудь номер — будем судить как смутьяна. С ними у меня разговор короткий. Грозит новой газетой — пускай грозит. Гонорар будет, как он сам говорит, солидный. Не месяцы, а годы просидит, пока из его головы не выветрится прелая мука…

— Вот такие у меня здесь были приключения, — задумчиво произнес Шаукат, заканчивая рассказ о свидании с судьей Исмаилом.