Ахияр Хакимов - Млечный путь

— Добрый ты человек, Валдис, — задумчиво произнесла Нурания. — Добренький...

А сама вдруг вспомнила про Марию. Она тоже была добрая. Для других себя не жалела. А к чему привела ее доброта? Зачем ей надо было препираться с тем фашистским офицером и что-то требовать, доказывать? Докажешь им... Не из-за нее ли Нурания и другие женщины лишились своих детей?..

Но в последние дни Нурания стала думать по-иному. Как же можно винить Марию в том, что больные женщины и раненые красноармейцы были расстреляны, а дети — вырваны из рук матерей? Требуя для этих несчастных не каких-то там немыслимых удобств, а всего лишь человеческих условий и медицинской помощи, она исходила из принятых во всем мире норм обращения с пленными, действовала как врач. Но, как уже убедилась Нурания на собственном горьком опыте, фашизму чужды человечность и сострадание. Мария, может быть, лучше других понимала это и знала, на что шла, но не испугалась, защищая обреченных на гибель. Она до конца выполнила свой долг, тем самым преподав урок мужества оставшимся в живых. И не осуждать, а до конца жизни, ежечасно, обязана помнить ее Нурания. Верно говорит Валдис, фашисты рассчитывают сковать народы страхом, превратить их в послушных рабов. А сам-то он, кажется, уже свыкся с этой ролью...

Правда, узнав грустную историю злоключений Валдиса, Нурания стала относиться к нему с большим пониманием. Ведь и он такой же, как она, одинокий листок, унесенный ветром времени в чужие края. Несчастный изгой, перекати-поле. Здесь он поневоле горбит спину. После похорон жены целый месяц скитался в окрестностях Мюнхена в поисках работы и наконец, можно сказать почти что за кров и пищу, нанялся к Марте. А еще ему велено каждый месяц проходить регистрацию в полицейском участке. Конечно, положение Валдиса чуть легче, чем у Нурании: на ночь его не запирают в комнате, в еде не отказывают, ну и, хоть сущие гроши, а все же платят какие-то деньги на мелкие расходы.

Немногословный, обычно спокойный, Валдис редко жалуется на свою нескладную судьбу, но видно, как тяжко переживает он разлуку с детьми. Нет, нет да вздохнет глубоко и скажет с тоской: «Одно прошу у бога — вернуться бы домой и встретить смертный час на родной земле».

И все же нельзя сказать, чтобы он был таким уж темным и забитым существом. Горе согнуло его, а душа — живая. Иногда, разговорившись, может удивить Нуранию какой-нибудь трезвой мыслью: «Ты еще мало знаешь немца. Он в грош не ставит другие народы. Уж это-то мы, латыши, на своем горбу испытали... Слышишь, что радио ихнее целыми днями твердит? Дескать, Германия — страна господ, и нет силы, способной противостоять ей... Я-то думал, Россия сломает немцу хребет, жаль, не получилось...»

Когда вся капуста была убрана и отгружена в город, Валдис на паре лошадей вспахал весь участок. Под нудным, холодным дождем Нурания подбирала корешки и капустные листья в корзину. Ничего не должно пропадать у жадной и расчетливой Марты. Она ухитряется продать весь этот капустный мусор концлагерю в пищу узникам.

Думала смертельно уставшая Нурания: вот разделаются она и Валдис с капустой, и станет им немного легче. Но надежде этой не суждено было сбыться. С первыми осенними дождями, когда, казалось, весь мир окутан промозглым сырым туманом, дальний ли, близкий ли родственник Марты, а по существу, еще один ее батрак по имени Генрих пригнал на хутор полсотни голов свиней, которых все лето пас в дубовом лесу где-то в горах. Теперь этих прожорливых животных предстояло откармливать взаперти до начала зимних холодов.

Кормить и поить свиней, ухаживать за ними должна была Нурания. И не просто ухаживать, а холить и лелеять. Такого обхождения с ними требовала фрау Марта, размахивая хлыстом. В ее отсутствие самозваным хозяином становился вечно пьяный Генрих. Чуть что не так, старый бездельник тоже срывается на крик: «Смотри у меня! Будешь лениться — прибью на месте!»

Первые дни пришлось Нурании особенно тяжело. В жизни своей близко не подходившая к свиньям, она едва не теряла сознание от смрадного духа свинарни. Невыносимо было месить грязь, окатывать животных теплой водой, мыть огромные корыта. У нее постоянно болела и кружилась голова, по ночам снилось, что ее засасывает какая-то омерзительная жижа, преследовал жуткий хрюк и визг...

Но видно, так уж устроен человек, что со временем он привыкает к самым невероятным условиям. Мало-помалу Нурания стала почти равнодушной к грязи, перестала бояться огромных злых хряков. Спать ей доводилось не более четырех часов. Уже близко к полуночи, бросив где попало старый, пропахший свиньями халат и большие резиновые сапоги, она кидалась на лежанку и, судорожно всхлипнув от смертельной усталости, от пронизывающей все тело боли, проваливалась в черную пропасть. Казалось, ночь пролетала мгновенно, короткий сон не приносил бодрости, и в холодные сумерки, еще до солнца, Нурания бежала к свинарнику. Попытки Валдиса помочь ей Марта в самом начале пресекла. В ее частых поездках по делам он становится кучером, и не должно вонять от него свиньями. Потому греть воду в огромном котле, готовить корм и пойло, убирать за животными — все на даровой батрачке.

И все же в ее застывшем, отупевшем сознании что-то ожило, мелькнул слабый, но упрямо пробивающийся свет. Однажды Нурания с удивлением заметила, что не о смерти она думает в последнее время, а все чаще о чем-то другом, пока еще не очень ясном, но отчаянном и заманчивом. Не потому ли и сковавшие все ее существо боль и оцепенение словно отступили куда-то вглубь, на самое донышко измученного сердца, и притаились до поры, как зверь, подстерегающий жертву? Как бы там ни было, даже эта беспросветная, постылая жизнь стала вдруг обретать смысл. Она еще не знала, найдет ли в себе силы решиться на то еще пока смутное, но неизбежное, что уже брезжило в ее сознании.

Иногда к Марте заглядывала соседка по имени Сабина, хозяйка соседнего хутора. Батраков, по словам Валдиса, у нее нет, от русских женщин тоже отказалась. Вроде бы даже заявила: «Не такая уж я богачка, чтобы чужим трудом пользоваться. Привыкла сама управляться хозяйством». Нурания однажды слышала, как она выговаривала Марте:

— Что ты так измываешься над людьми? Во что превратила девушку! Да ведь человек она, понимаешь ли ты это!

Марта хохочет:

— Какой человек, ты в своем уме, Сабина? Рабыня она, и прав у нее никаких. Должна только работать, работать!

— Но, пойми, не может человек работать, если морить его голодом, содержать хуже, чем животных! Ведь умрет же.

— Палка любого заставит работать. А умрет — другая найдется!..

Сабина сказала что-то резкое, не очень понятное Нурании и ушла не попрощавшись.

В другой раз Сабина пришла на хутор, когда Марты не было дома. Поговорила, пожалела Нуранию, сунула ей сверток, в котором оказались почти новые теплые ботинки, кое-какое белье, хлеб и колбаса. Но дороже этих подарков для Нурании были ее добрые слова, ее сочувствие. «Потерпи, Нора, — сказала она, прощаясь, — не вечно будут продолжаться бесчинства этих... людей».