Ахияр Хакимов - Млечный путь

— Изменники, говоришь... Видишь ли... — Валдис опустил голову, побледнел. — Я ведь один из них. По своей воле уехал, а мог бы остаться. Те мои земляки, что в Мюнхене, тоже ничего плохого против Советов не сделали и домой хотят, но боятся. Говорят, нельзя нам возвращаться, сразу в тюрьму посадят.

— А ты не верь, — не унималась Нурания. — Ведь я рядом с тобой! А кто я? Жена красного командира, погибшего за родину! Как начнут спрашивать да проверять, расскажу все. Мне-то поверят. Не раздумывай, Валдис, дорогой, здесь не мне одной, здесь и тебе не жить!

Наконец после долгих уговоров Валдис был вынужден признаться однажды, что и сам, еще с весны, подумывает рассчитаться с Мартой и податься на восток, поближе к границе, чтобы легче попасть домой. Ну, что же, повинится перед властями, как перед богом, авось простят. Только из-за Нурании все не решался, боялся оставить ее одну, потому что без него ее тут, точно, сжили бы со света.

— Верно говоришь, Нора, надо решаться, хоть ничего хорошего для себя я не жду, — сказал Валдис.

— У нас говорят: на родной земле и воробью раздолье...

— Это так... Теперь о тебе подумаем. Всю зиму и весну была очень плоха, кашляла. Сейчас, хоть и измаялась без меня с этой проклятой ранней капустой, слава богу, вроде бы оклемалась. Погляди, как худа. Пока не окрепнешь, о том и не заикайся! Силы для этого нужны.

— Значит, согласен? Бежим?! — всхлипнув от радости, она ткнулась лицом в широкую грудь Валдиса.

— Ну, вот еще! Успокойся, вытри слезы, — ответил Валдис дрогнувшим голосом и поспешил прочь.

После этого разговора Нурания будто крылья обрела. И работа от темна до темна не в тягость, и пьяные окрики, а иногда и тычки Генриха нипочем. Появилась надежда, вместе с ней ожило измученное непосильным трудом и нуждой, больное тело. Но ей бы не выстоять без Валдиса. Как бы душа ни была полна тревожно-счастливым ожиданием, человеку нужен хлеб насущный. Вот тайком от хозяев и подкармливал ее Валдис. То после дойки коров даст ей кружку молока, то сунет тихонько бутерброд с колбасой, то принесет горсть ягод.

Знает Нурания: если даже вырвется она из этого ада и, преодолев немыслимые преграды, доберется до порога своего дома, — сердце не уймется, боль утрат и страдания останутся с ней на всю жизнь. Но об этом она старалась не думать. Душа жаждала свободы, и мечталось ей не о счастье, которого, она понимала, уже никогда не будет, а всего лишь о ласковом утреннем ветре, о холодящей росе на родных лугах.

И странно, за что ни возьмется, к чему ни притронется, — всюду ей чудится запах полыни. Откуда он? Ведь на этой ухоженной земле, каждый клочок которой чем-то засеян, до метра учтен и огорожен, нет места не только дикой, неприхотливой полыни, но даже совсем уж безобидной сорной траве.

Выслушал Валдис ее сбивчивые слова и вздохнул чуть не со стоном, перекрестился:

— Езус, Мария!.. Что же это с нами, а? Как вспомню Ингу и наши с ней первые встречи — вижу кусты можжевельника. Запаха не чувствую, нет, а вот кусты эти... И во сне, и наяву...

— Тоскуешь, Валдис, — пожалела его Нурания.

— Молодые были, глупые, — говорил он, прищурив глаза и покачивая головой. — И бедные, как церковные мыши. Но разве это страшно, когда есть руки? Работали. Много работали! Потом Айвар и Анна родились... Одному шесть было, другой три года — и вот однажды пропали оба! Что было с Ингой! Чуть руки на себя не наложила... Ночью, при луне, в кустах можжевельника и нашлись дети. Спят себе, как ангелочки... Храни их, господь!..

— Все будет хорошо, они ведь дома, — повторила Нурания в который раз, и не только ему, но и себе в утешение. Верила: раз человек у себя дома, беды с ним не может случиться.

А Валдис, весь во власти прошлого, говорил и впрямь как во сне:

— С можжевельником этим было сущее мучение. Как заберется в поле, выводишь его, выводишь, а он снова тут как тут. Корни-то крепкие и глубоко уходят...

К середине лета Нурания заметно окрепла. Нет уже той усталости и отупляющей сознание боли во всем теле, что не давала спать по ночам. Отступили разные недуги. Ей не терпится скорее вырваться отсюда, а Валдис все молчит. Казалось, ни ласковые, с мольбой, ни сердитые напоминания Нурании не в состоянии сдвинуть его с места. К тому же в последнее время он повадился почти каждый вечер ходить в соседний поселок в пивную. Дни следуют один за другим. Неужели Валдис отказался от задуманного?

Но оказалось, не зря он зачастил в пивную. Собирается там разный люд, в основном старые крестьяне среднего достатка, батраки, и как развяжутся языки от крепкого пива, начинаются откровенные разговоры о том, о сем. Большинство, конечно, бьет себя в грудь, кричит, что нет такой силы, чтобы одолеть Германию, хоть сегодня эти русские и близки к ее границам. Скоро фюрер направит на фронт тайное оружие возмездия, и тогда конец России, конец войне. Но слышатся и трезвые голоса. По ним-то Валдис и узнавал, что дела у немцев плохи, отступают везде. К тому же союзники России вот-вот откроют второй фронт на западе...

— Так чего же мы ждем? Ведь самое время! — горячилась Нурания, слушая эти волнующие новости.

Наконец Валдис вынужден был признаться, что все у него готово для побега: и продукты припасены на целую неделю, и верный маршрут продуман. Только ждет, когда Марта на несколько дней уедет в город, чтобы участвовать в каком-то их празднике. Сам он постарается остаться на хуторе, сказавшись больным, вот тогда они с Нуранией и уйдут, помолившись богу.

Но им помешали непредвиденные обстоятельства.

В один из вечеров, когда Валдис и Нурания подметали и поливали водой из шланга обширный двор, явился одноглазый капрал. По заведенному обычаю, он принял из рук вышедшей на крыльцо Марты рюмку шнапса и, вручив ей какую-то бумагу, попросил расписаться в толстой тетради.

Марта, как всегда, была навеселе. Повертела бумажку, покрутила, икнула громко и, сделав страшные глаза, закричала дурным голосом:

— Нет, нет! Не дам! Не отпущу! Что я сделаю без них в разгар лета? Капуста еще не вся убрана, ячмень поспевает! На десять дней?! Спятили!..

— Подпись свою поставь, фрау Марта, — спокойно ответил одноглазый. — Отпустишь не отпустишь — твое дело. А совет мой — по дружбе говорю, по-соседски — не противься! Тамошних знаешь... — Капрал кивнул куда-то вверх. — Не посмотрят, что ты мать погибшего героя.

— Чтобы они шею себе свернули! Чтобы в огне сгорели! — еще громче закричала Марта. Расписавшись в тетради, швырнула ее капралу и запричитала со слезами: — О, Езус! Ну, что случится, если хоть вот эту проклятую змею оставят? Кто будет убираться, коров доить? Кто оставшуюся капусту уберет? Будьте вы все прокляты! И войне вашей проклятье!

— Ну, ты не заносись, уважаемая фрау Марта. Не графиня какая-нибудь! — съязвил капрал. — Всю жизнь сама управлялась в хозяйстве, без помощников. И теперь ручки ваши нежные не отвалятся, да!