Александр Малышкин - Сочинения в двух томах. Том 2

— Как? — переспросил Иван Алексеич, настораживаясь, и внутри у него пугливо заныло.

— В академию, в Москву. Для этого и алгебру и всякое там зубрил. Я, Иван Лексеич, нарочно не говорил, потому, когда я о чем не говорю, у меня в этом деле напору больше. Теперь вот еду… народ там другой и огни другие. Ни Дуську не увижу больше, ни вас!.. Я сначала хотел, как в Москву приеду, в «Крокодиле» всех вас протащить, потом раздумал. Жалко все-таки вас!

— Ну, уже это, пожалуйста!.. — прохрипел сердито Иван Алексеич. — В этом не нуждаемся, пожалуйста. До свиданья-с!

Было так, словно Иван Алексеичу нанесли непростимую личную обиду. Тут еще изжога поднялась — наверно, свинины все-таки подсудобила чертова баба. За росстанями ударил в лицо темный степной ветер, пасмурь встала кругом такая, будто и не март, а самая глухая волчья зима. И Санечка эта… может быть, просто отцветшая геморроидальная личность в капоте. Будь свежий товарец, не стали бы за пятнадцать верст за женихом рыскать…

А изжога поднималась все тошнее.

«И ведь вот дурак старый, а! Женихаться еду, дурак, как семинарист у Потапенки. Карикатура какая-то. Опиши меня в столичных журналах, так еще не поверят, что на свете такие типы есть! А, да черт мне до них!..»

На пригорке развилялась дорога — направо шел проселок на хутора. Полгода не езживал тут Иван Алексеич. И, как поднялись на пригорок, влево, внизу заиграла куща лазоревых, невиданных огней.

— Что это там? — привстал Иван Алексеич, отплевываясь от изжоги.

— А это… по Малоставской ветке огоньки. Чугунка.

— И работает?

— А чего ей не работать! С рождества запустили.

Отчего-то вдруг причудилось Иван Алексеичу: туманные торжественные строения из камня, бульварная листва, полазоревевшая от фонарей, а за нею — неисчерпаемо-кипучее, молодое движение, грохот… Было это когда или нет? Он глядел в ветер, в низи, не мигая, хотя от этого набивалась противная ледяная слеза. Санцы трусили себе, трусили…

— Куда же к шаху-монаху правишь? — вдруг истошно закричал он на задремавшего возницу. — Шуток, что ль, не понимаешь? Ведь вон же хутора, вон, куда же к черту мимо ломишь, дубовая голова!..

Полдень над ущельем — такой бездыханный, такой палящий, что гимнастерка на плечах, если высунуться на минуту на солнце, тотчас накаливается, как жесть.

Где-то в глубине ущелья, будто на дне гигантской зеленой ямы, просвечивает железнодорожное полотно. Среди обрывов и горных нагромождений рельсы текут изумительно — точно ровенью, как река. По отвесам синеет освежительная гущина дубняка и орешника. Еще выше лесные вершины переходят в сплошную волнисто-зеленую слитность, в травяную, недоступную глазу сыпь, среди которой провешиваются кое-где головокружительные, почти отвесные плеши, засеянные кукурузой, — и как ухитрились запахать их на такой чертовой высоте! А с ослепительно горящих гребней высот видны, должно быть, далекие вершины Аджаристана…

В этом зеленом краю, среди колюче-непролазных горных лесов, пропастей, полуторакилометровых, до полнеба встающих гор, разыгрывает репетицию боев Кавказская Краснознаменная армия.

Но где же она, эта армия?

Поезжайте от узловой станции, на которой кочует в вагонах штаб главного руководства (путаница проводов, часовые, горячечное кишение мотоциклеток, автомашин, всадников, обозных повозок!), — поезжайте отсюда на тридцать километров на восток, откуда наступают неведомые силы красных, и на тридцать километров на запад, где синие готовятся упорно оборонять подступы к решающему перевалу, вы нигде почти не обнаружите и признака группирующихся для борьбы вооруженных скоплений.

Обычные трудовые будни Грузии.

Тащатся на буйволах колхозные арбы. Рабочие, оголившись до пояса, перемащивают шоссе при подмоге пыхтящего локомобиля. Нефтяные цистерны с громовым лязганьем проносятся по дну ущелья к морю. И самолет с красными лентами, ястребом дозирающий ущелья и плешины горных скатов, покрутившись с полчаса, возвращается, вероятно, восвояси ни с чем.

Но вот стоит свернуть с шоссе вниз, к крохотному белокаменному полустанку, прилепившемуся под зеленой кручей, и глянуть за кусты, как выхлестнут вдруг перед вами — гомоном, ржаньем, многолюдьем — зеленые гимнастерки, конские головы, повозки с сеном, зарядные ящики; под чинарой, около холодной струи, бьющей из каменной плиты, тюпает по жирной грязи жадная лошадиная очередь; дымят кипятильники походного кооператива «Боец»; по раскаленному взлобью, торопясь по делу, пляшут конные, опасливо перебегают пешие.

Штаб N-ского сводного полка синих.

Между прочим, одного из лучших по горной тренировке полков, недавно проделавшего редкий в мирных летописях Красной Армии тридцатидевятидневный переход с боем по вершинам гор от Батума до Боржома.

А повыше — в чащобе колючего кустарника, в травяных щелях гор — части полка, уже тронувшиеся было вперед, но вдруг приостановленные (задержка с приказом из штаба руководства). Роты, взводы, орудия, клубные палатки, многотиражки, гармоники, кукольный театр, музыканты, книгоноши.

И всюду — утаенность, осторожность, будто всамделишная, незримая опасность ползет с востока…

Поднимемся повыше, поищем третью роту, — говорят, наиболее отличившуюся во время знаменитой горной экспедиции.

Мимоходом — несколько слов об этой экспедиции.

О ней пишутся книги. О ней накоплен огромный, еще не разобранный до конца материал, который, несомненно, обязательно будет разработан, чтобы драгоценным редким опытом похода воспользовалась вся Красная Армия. О пережитом во время экспедиции гуторят бойцы по вечерам на биваках. Во время маневров то и дело приходилось слышать: «Ну, разве это гора, разве это работа!.. Вот на экспедиции…» Второгодники завидуют молодым, которые с первого же года службы «подковались» таким небывалым стажем. Красноармейцы охочему слушателю рассказывают о походе, как о сказке.

— Эх, если бы заснять все, да со стороны посмотреть, так от отца-матери отказался бы!

А все-таки:

— Если бы сейчас опять бы там… да послали бы опять на разведку: одной бы минутой…

Высоты, которые брал полк во время перехода (дело было в июле — августе 1931 года), достигали до двух с половиной тысяч метров. Боевые действия разыгрывались в области альпийских лугов. Рядом по морщинам ущелья пестрел нестаявший снег. Шли по чуть видным тропам, не значащимся на карте, по следам, оставленным дикими и домашними животными, направляющимися к водопою.

Небывало трудный, а нередко и опасный поход был пережит бойцами в состоянии какого-то беззаветного возбуждения. Соцсоревнование и ударничество обрели здесь особую остроту, переходя иногда границу дозволенного риска… Не перечислить всех случаев коллективного и единоличного героизма.