Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 1. Честь

— Нет, деду, никуда я не пойду, — заявила она и решительно поднялась.

— Пойдешь… Горе заставит, — убежденно сказал дед. — Есть у меня старый приятель, в хуторке неподалеку живет. Бот и подавайся туда с ребятишками. Переждешь, пока наши войска вернутся.

— Никуда я не пойду… Родной угол бросать, идти по миру? Не пойду!

Взволнованная таким непредвиденным разговором, возвращалась Аленка от деда. Шла она быстро, иной раз без тропинок, а когда огляделась, поняла, что сбилась с дороги.

Сгущались сумерки. Деревья глухо и тревожно шептались, словно им было близко горе Аленки. «Куда же я попала? — подумала она. — Да ведь тут где-то близко Марьина балка!» Там, по рассказам стариков, крестьянский парень Семен Безов в порыве ревности задушил, красавицу Марью — дочь сельского священника, когда узнал о ее помолвке с сыном лавочника. Многие жители окрестных сел считали: коли пойти в овраг — неминуемо постигнет несчастье. Но Аленка не верила в эту легенду; в детстве она не раз бывала в этом овраге: там было много лесной ягоды.

Вот и каменный пешеходный мостик, с него она любила подолгу глядеть, как, выбиваясь из-под земли, течет вечно живой родник. Аленку томила жажда. Она сбежала к мостику, зачерпнула пригоршнями воду и услышала чей-то, слабый стон. Или это ей почудилось? Прислушалась. Стон повторился. Значит, не послышалось. Она подумала об Андрее и смело пошла на стон.

В зарослях молодого лозняка, где журчал лесной ручеек, Аленка увидела бойца. Он лежал лицом вниз. Голова его скатилась к ручью, и волосы мокли в воде. На гимнастерке и шароварах виднелись темно-коричневые, будто ржавые, пятна. Помятая трава побурела от крови — видно, боец из последних сил полз к ручью.

Жалость охватила Аленку, и она робко спросила:

— Куда вас ранило, товарищ?

Боец приподнял голову. Его испуганный взгляд скользнул по лицу Аленки, и он снова уронил голову на траву, Аленка присела рядом, неотрывно глядя на раненого. И, точно чувствуя ее взгляд, тот опять приподнял голову. Аленка помогла ему сесть.

— Где немцы? Куда я попал? — спросил он, тревожно осматриваясь по сторонам. Но силы покинули его, и голова упала на колени Аленки. Она рассказала ему все, что знала о немцах.

Неплохо было бы перетащить бойца в лесную сторожку к Кондрату Степановичу. Но тут же Аленка передумала. «Он старый… Трудно ему будет. Да и уходить задумал. Придется взять к себе». Боец был очень слаб. Он то и дело терял, сознание. Его худое лицо и заострившийся нос были мертвенно-бледными. Аленка обмыла его руки, перевязала индивидуальным пакетом, найденным в его кармане, рану на ноге, на лбу и левой руке, простреленной выше локтя.

Ночью Аленка вдвоем с бабкой Потыличихой принесли раненого и спрятали на чердаке. Весь день просидела Аленка возле него, прикладывая к горячей голове мокрые тряпки. Боец метался в горячем бреду и все время настойчиво спрашивал о каком-то знамени.

Это был не боец, как предполагала Аленка, а лейтенант Миронов. В течение двух ночей он полз, истекая кровью, и, наконец, добрался до овражка с ручьем. Теряя последние силы, вложил в планшет документы, карту, комсомольский билет, свернул плотней знамя и привалил все большим камнем в зарослях лозняка. Изнемогая от истомившей его жажды, попытался напиться и потерял сознание. Здесь и подобрала его Аленка.

С каждым днем редеют листья на деревьях. Вечерние зори похолодали. Дни стали короче. В лесах уже не слышно птичьего пения; лес загрустил, задумался в своей печальной и яркой красе, как овдовевшая молодая женщина. Пришла на смену лету осень. И только люди, кажется, ничего не собираются менять в этом мире. По-прежнему земля корчится, стонет и дрожит под тяжелой поступью войны, по-прежнему ежедневно, ежечасно, ежеминутно умирают люди.

…Вторую неделю полк Канашова отходит по глухим звериным тропам. Ночью запрещено громко разговаривать и курить. Тяжелее всех приходится разведчикам Андреева и артиллеристам Дунаева.

Разведчики просачивались глубоко в тыл врага, совершая днем и ночью смелые налеты. Шоссейные и большинство грунтовых дорог, прилегающих к окрестным деревням, забиты наступающими немецкими войсками, танками, артиллерией, обозами. Разведчики нередко возвращаются, не досчитываясь многих товарищей — они пали в боях с врагом.

Нелегко и артиллеристам. Кони не выдерживают бездорожья. Выбившись из сил, они падают и дохнут. Бойцам нередко приходится на руках вытаскивать орудия.

Полк делает лишь короткие остановки. Большие привалы длятся не более двух часов в сутки. Ведет полк Бурунов. Он постоянно торопит всех, подгоняет. Таким беспокойным его не видел еще никто. Он боится, что полк не догонит передовые немецкие части. Тогда придется рассредоточиваться и просачиваться поодиночке через боевые порядки врага, а это значит заранее обречь полк на гибель. У полка и без того огромные потери в личном составе и материальной части; много раненых, больных. Запасы продовольствия и боеприпасов на исходе.

По пути, на каждом переходе, присоединяются новые и новые люди — они отбились от своих частей, бежали из немецкого плена. Численность до предела поредевшего в боях полка растет не по дням, а по часам. Правда, большинство людей, приставших к полку, военные только по обмундированию. Документов, как правило, нет.

В полку теперь были три новые женщины: две медсестры — родные сестры, раненые и побывавшие в плену, — и молодая женщина в гражданском платье — Аленцова. Она назвала себя врачом и тоже бежала из плена.

Начальник штаба дивизии майор Харин отделил женщин. Они следовали на телеге: медсестры потому, что у обеих еще гноились открытые раны, Аленцова же была предельно истощена долгим скитанием в лесах. Харин объяснил Бурунову, что женщин он берет под свое наблюдение, поскольку они, по его мнению, подозрительны и за ними надо установить постоянный контроль. Но особенно вызывал у него опасение прихрамывающий, плотно сбитый, коренастый мужчина с круглым безбровым лицом, в крестьянских худых опорках, в грубой холщовой рубахе и лаптях. Он выдал себя за офицера-танкиста Кряжева. Харину не нравится, что он держит себя гордо, разговаривает, как с равным. Если бы у него была форма и знаки различия, майор бы его одернул и поставил на место. А так, какой с него спрос. Каждый вливающийся в полк может назвать себя хоть генералом. Пойди проверь! Харин попытался было пристращать этого танкиста-гордеца:

— С таким позорным клеймом, как плен, я бы молчал на твоем месте и делал то, что говорят поумнее тебя да постарше.

— Это клеймо, товарищ майор, кровью смыто… Дадут танк — опять пойдем.

— Не так-то легко смыть… Ишь ты каков! Как сказал, так и поверил. Может, ты где на печи с чужой бабой спал, а сейчас за героя себя выдаешь. Видали мы таких героев. Вот к своим выйдем, там разберемся, что ты за гусь.