Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 1. Честь

— Хороший… Да ты у меня заправский повар.

— А я, знаешь, что сделала? Кусочки сала с луком обжарила.

— Да, борщ как в ресторане, со свининой, — подтвердила мать.

Рита долго глядела на вздрагивающий фитиль лампы. «Должно быть, кончается керосин».

— Мамочка, а как ты думаешь, о каких переменах пишет Женя?

Марина Саввишна вздрогнула от неожиданного вопроса.

— Перемены? — спросила она. И, улыбнувшись, сказала: — Может, отличился твой Евгений, за наградой приедет, ну и к нам заглянет, отпустят.

Рита недоверчиво поглядела на мать.

— Хорошо бы… — и, закрыв глаза, прижалась ко лбу матери щекой. И тотчас отстранилась. — Мамочка, а у тебя жар.

— Нет, что ты, доченька? Это меня после горячего борща разморило. — И она поспешно вытерла обильный пот со лба.

— И папа что-то молчит, — сказала Рита.

— Сегодня он мне снился на вздыбленном черном коне, как Петр Первый в Ленинграде, и только я протянула к нему руку — исчез… Давай спать, дочка, — предложила Марина Саввишна. — Утро вечера мудренее. — И она, нарушая свою привычку целовать дочь в лоб, только погладила ее рукой по голове. — Спокойной ночи, Риточка.

Нет, всю ночь не сомкнула глаз Марина Саввишна. Металась, опаленная жаром, вставала, качаясь, шла, пила воду и снова ложилась. А только смежит уставшие веки, как на нее подымается вздыбленный конь с неизвестным седоком, и она просыпалась вся в поту. Но на другой день утром Марина Саввишна ушла, как всегда, рано, к шести часам. На столе оставила записку, или, как Рита, смеясь, называла: «приказ по дому», в котором перечисляла, что надо сделать.

В госпитале все были удивлены приходу Русачевой.

— Вы с ума сошли, матушка! — кричал Пузаков. — Немедленно отправляйтесь домой — и в постель. Поглядите в зеркало, на вас лица нет. Марш, марш в постель! — И, уходя, добавил: — Дополнительное питание я вам выписал. Сегодня вам его привезут домой. Поправляйтесь скорее.

— Не надо, привозить. Я сама возьму…

Она не хотела, чтобы об этом знала дочь. К глубокому удовлетворению ее, Риты не было дома. Обессилев, Марина Саввишна вскоре уснула. Рита была удивлена, что мать сегодня пришла раньше обычного. Приготовляя обед, несколько раз подходила к матери, смотрела на нее, и было жалко будить… Но то, что мать продолжала спать, беспокоило Риту. В одиннадцать ночи (Рита сидела у постели) Марина Саввишна, укрытая одеялом до подбородка, высвободила руки, и тут дочь все поняла. Левая рука ее выше локтя была завязана бинтом. «Да ведь она же два дня только, как сдала кровь и ходила с такой же повязкой на правой». Рита увидела коричневый кружок затянувшейся ранки, забеспокоилась. Мать проснулась, увидела дочь и, чтобы избегнуть объяснений, снова закрыла глаза. Но Рита не могла уже сдержать себя. Она уткнулась лицом в мягкую, теплую грудь матери и заплакала.

— Чего ты, Риточка? Что с тобой?

— Ну зачем же ты так делаешь, мама?

— Что я делаю?

— Не бережешь себя. Можно подумать, что ты одна на весь госпиталь донор.

Марина Саввишна подняла тяжелые посиневшие веки и тихо сказала:

— Нет, я не одна. Нас много… Но, доченька, нужна была срочно моя группа крови. Со мной ничего плохого не будет. Вот отлежусь а пойду. А те, кто воюют, Рита, не только кровь отдают, а и жизнь.

Три дня еще пролежала Марина Саввишна дома. Рита, не отходя, ухаживала за матерью. Приходили ее навещать товарищи по работе. И как-то под вечер приехал военврач Пузаков. Привез ей банку сгущенного молока, сухарей и плитку шоколада, но, прощаясь, напомнил, что выговор ей даст по возвращении на работу. Ободрил он и Риту, уверив, что у нее должен родиться непременно сын.

— Вы же сознательная… Сейчас война, мужчины нужны.

Но Рита сказала категорически, что в армию она сына не отдаст.

— Он у меня будет инженером-строителем. После войны много строить придется.

После выхода на работу Марина Саввишна пришла вечером улыбающаяся, счастливая, какой давно Рита не видела ее.

— Жив он, жив, Риточка! — и она ласково обняла дочь, поцеловав ее в лоб.

— Кто, мамочка, Женя?

Она молча покачала головой.

— Папа?

— Не знаю, — тяжело вздохнула она.

— А кто же жив? Чему ты так рада, мамочка?

— Молодой солдат, которому кровь мою влили. — И, помолчав, добавила: — Да, кстати, его тоже зовут Евгений.

На другой вечер Марину Саввишну буквально ошеломило одно обстоятельство: придя домой с работы, она услышала плач грудного ребенка и склонившуюся над кроватью дочь.

— Риточка, голубушка, что же это такое?

Дочь обернулась, и мать увидела ее округлый живот.

— И это будет мой, — с виноватой улыбкой заявила Рита.

— Откуда он у тебя?

— Соня умерла сегодня после родов, и вот от нее мальчик… У Сони ведь никого из родных… И я взяла, — тихо и горестно проговорила она.

— Риточка, но ведь ты же сама…

Дочь замахала на нее руками.

— Не надо, мама!.. Ты же у меня хорошая, добрая. Ну, будут вдвоем расти… Веселее им будет.

Марина Саввишна уже не возражала и смотрела, будто не узнавала родную дочь. В душе ока одобряла ее поступок и знала, что на ее месте поступила бы так же.

— Мама, а знаешь, какое имя я ему придумала?

Мать догадалась, но лукаво улыбнулась, схитрила:

— Ты дашь ему имя своего отца.

— Нет, нет, ты и не угадала! Я назову его Евгением.

И они молча, как бы в знак согласия, обнялись, и у обеих на глаза навернулись слезы.

А всего в нескольких метрах от них копошилось спеленатое еще неопытной рукой будущей матери крошечное живое существо мужского пола с красным личиком. Оно еще не видело белого дневного света, но уже морщило курносое личико, будто принюхивалось: а какая она на запах, эта жизнь?

Едва проступил на востоке мутноватый рассвет, встреченный сторожевым кукареканьем петухов Долгого Моха, как донеслись и нарастающие громоподобные раскаты. Вот уже несколько дней возникают они спозаранку, ослабевают к полудню, стихают к вечеру, а случается, громыхают и по ночам. Там, где-то на западе, идут тяжелые бои. Темная стена дремучего леса пытается поглотить громовые раскаты артиллерии, тяжкие взрывы бомб, но все же они долетают тревожным гулом. Люди испуганно посматривают в ту сторону, тяжело вздыхают. Война уже идет где-то совсем рядом, подбираясь по лесным дорогам к осиротелым селам.

Вскоре в Долгий Мох пришли первые немцы. И Алена Полагута окончательно потеряла покой. Она часто вставала с неуютной постели, подходила к деревянной кровати сыновей и подолгу печально глядела на них.

За этии несколько дней лицо ее заметно осунулось. Горе подвело под глазами полудужья с синеватым оттенком, а на переносице четко обозначилась поперечная морщинка. Она придавала ее лицу строгое выражение, окончательно изгнав наивную непосредственность, что бывает у молодых замужних женщин, когда постепенно утрачивают они мягкие и нежные черты девичества. В сердце Аленки теплилась надежда, что война скоро окончится и Андрей возвратится домой. Эта надежда была, пожалуй, единственной силой, что поддерживала ее в эти мрачные дни невзгод.