Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

Аверкиев удивился, потом засмеялся и сказал, что Похвистнев уже один раз обокрал его. Имелось в виду предписание отдать минералку. Тем не менее он согласен, Поликарпова он уважает. И, еще раз засмеявшись, добавил, что с агрономом Похвистнев прогадает и что таким образом они квиты за селитру.

Тем временем директор Долинского совхоза уже сидел в кабинете первого секретаря и молчал, ожидая чего-то недоброго.

Фадеичев еще раз хмуро перечитывал письмо Сомова. Похвистнев согнулся и терпеливо ждал, что скажет хозяин кабинета. Все, что было сказано, не нравилось директору, ой как не нравилось!..

Наконец Фадеичев поднял глаза. Некоторое время он задумчиво глядел на Похвистнева, словно по-новому оценивал его, хотел понять. Вдруг спросил:

— Ты здоров, Василий Дмитриевич?

— Да… Не жалуюсь… — И через минуту, в свою очередь, спросил: — А что это вы о здоровье-то моем заговорили? На пенсию решили отправить?

— Рановато на пенсию. Руководящей хватки в тебе не убавилось. Напротив. Только не всякое дело можно с одной-то хваткой. Понимаешь, мне вдруг показалось, что стал ты часто ошибаться, друг милый. Вот я и подумал: уж не нервы ли подводят тебя?

— В чем же это я ошибаюсь? Ваши указания выполняю неукоснительно. Как исправный солдат.

— Солдат?! Вот это ты выразился точно. Точнее некуда. Но солдаты не командуют полками, вот в чем дело… Да!.. — Фадеичев еще раз очень раздумчиво произнес это свое «Да-а!..», после чего замкнулся, глянул на часы, на Похвистнева и сказал: — Ладно, иди. Уже поздно. А вообще ты подумай, подумай…

О чем думать, Похвистнев так по-настоящему и не понял. А вот уснуть в ту ночь долго не мог. Настроение у него испортилось окончательно. Ошибки, ошибки? Какие ошибки?..

За весь вечер он не произнес ни слова, жену, кажется, и не заметил. Утром не стал завтракать. Молча встал, сказал свое «Ухожу» и хлопнул дверью. Жена посмотрела ему вслед и вздохнула. Весь где-то там. Для нее, для дома, для простеньких человеческих радостей Василия Дмитриевича давно не существовало. Неужто ему хватало одного совхоза?

Что для нее это очень плохо и для дочери — сомнений у жены не было. Смирилась. А вот хорошо ли это для всех других, кто под директором ходит, — не знала. Может, и лучше, что не знала.

Что директор не в духе, первым заметил, конечно, Иван Емельянович, директорский шофер.

— Давай быстро, — буркнул Похвистнев и ткнул пальцем по направлению к совхозной конторе.

Часы показывали без десяти шесть.

Молчком, чуть не на ходу, директор выскочил, хлопнул дверцей, чего с ним, аккуратистом, давненько не случалось, и, не сказав, ждать ли его или ехать в гараж, скрылся в подъезде. Спешил. Хватит раздумывать, пора действовать. Прежде всего Поликарпов. Он получил согласие в тресте? Пусть не прямо, но получил. Иван Исаевич не сказал «нет». Значит, решено. Приказ он подпишет и отошлет в трест, пока Фадеичев ничего другого не придумал.

Секретаря в конторе не было. Резко, даже грубо Похвистнев приказал дежурному у телефона:

— Управляющего первым отделением ко мне. Автомеханика — тоже. И этого… Джуру. Поликарпов где?

— Уехал на третье отделение. Разыскать?

— Не надо.

Пришел и затворился в кабинете. Кажется, он говорил с третьим отделением. Через двадцать минут нажал кнопку звонка. Не подымая головы от бумаг, спросил прибежавшего секретаря:

— Вызвали людей?

— Сейчас будут.

— Вот, отпечатайте. И вручите под расписку. Немедленно.

Это был приказ об отчислении главного агронома Поликарпова в распоряжение треста с ссылкой на распоряжение директора треста. Опередить события…

Когда все приглашенные гуськом зашли в кабинет, оттуда сразу послышалась громкая директорская речь. Разнос. Первым из кабинета выскочил Джура. Красный, потный, он с ходу матюкнулся и скрылся за дверью. За ним, с лицами удивленными, вышли управляющий отделением и механик. Переглянулись, пожали плечами.

— Первые машины я пришлю через полчаса, — сказал механик. — Ты давай людей. Погрузчик у тебя? Он исправный? Еще бульдозер надо. Вот дался ему этот навоз! То отменяет, то как сорвался…

Вышел Похвистнев.

— Вы чего тут околачиваетесь? — грубо прикрикнул он. — А ну, быстро! Через час сам проверю!

Не заходя домой, он сел в машину. В конторе не сказал — куда. Шоферу уже на ходу буркнул:

— В Калининский.

Иван Емельянович покосился в его сторону?

— Туда сорок с лишним. Придется заправляться, Василий Дмитриевич.

— О чем ты раньше думал? — не удержался Похвистнев.

— Откуда я знал, что в Калининский! А по хозяйству нам хватит.

Директор сердито вышел из машины, шофер умчался на заправку, оставив его на краю поселка, в километре от овцеводческой фермы. Потоптавшись, директор направился на ферму. Его заметили еще издали. Навстречу, снимая грязный фартук, заспешил овчар и, не доходя пяти — семи шагов, с отчаянием крикнул:

— Овечки пропали, Василь Дмитрич… Что за день!

— Как пропали? — спросил он.

— Дак вот запросто и пропали. Паслись ночью на этом берегу озера, пригнали, я пересчитал, четырех не хватает. Ума не приложу.

Ух, каким решительным шагом двинулся Похвистнев на ферму! Там его ожидали зоотехник, заведующий, бригадир и ночные пастухи. Лица у них были виноватые.

— Раззявы! — крикнул Похвистнев вместо приветствия. — Как вы еще головы свои не растеряли! Куда смотрели? Не укараулить пятисот голов! Чего затылки чешете, искать надо, не пуговицы все же, овцы! Людей послали лес прочесать, болото?

— Некого нам посылать. Последних пятерых Василий Васильевич увел по приказанию агронома.

— Зачем мелиоратору люди?

— Плетни делают, овраги городить надумали.

— Плетни?! Нашли время. — Он обернулся к зоотехнику: — Отыщите этих людей, направьте овец искать. Найдут — тогда к мелиоратору. И сами давайте. Не возвращайтесь без пропажи, слышите? Иначе зарплата полетит.

— Если в болото зашли, тогда — все, — скорбно сказал овчар. — Оттуда не вытащишь.

Сжав зубы, побелев лицом от удушающего гнева, Похвистнев проводил взглядом зоотехника, побежавшего искать мелиоратора, круто повернулся, заложив руки за спину, и вышел на дорогу. Он не мог владеть собой, не мог спокойно говорить. Шел и думал, что на самом деле растрепал в последнее время нервы, что пора лечиться, а может быть, и вовсе уйти на покой. Здоровье дороже всего, а тут сплошные неприятности. Эти невеселые мысли только взвинтили его еще больше. На покой? Чтобы без него в совхозе все переиначили? Нет и нет. Так просто он не отдаст свое место. Столько лет… Да и кто сравнится с ним по опыту, хватке, умению организовать? Он почему-то был совершенно уверен, что без него хозяйству не существовать. Потому и отпусков не брал уже несколько лет. И никому ничего не доверял тоже поэтому.