Филипп Наседкин - Великие голодранцы [Повесть]

— Как он, Хвиля-то, откроет дверь, она, собака-то, и кинется на него, — шептал дед Редька. — И опять испужает. И новым испугом старый из него вышибет… Да ты не тревожься, — добавил он, заметив, как нахмурилась мать. — Загрызть не дадим. Настороже будем поблизости. Ну, может, ишо раз прокусит шею аль что другое, тока и всего. Зато освободится парень от мук. Это уж без сумления…

Но мать все же отказалась от такого лечения. Она, как и все мы, хорошо помнила случай, когда вот таким же «клин — клином» угробили подростка. Кто-то испугал паренька, ударив его сзади. От испуга мальчик лишился речи. Мычит, как теленок, а, путного слова сказать не может. Родители где только не бывали с ним. Смотрели немого видные врачи, даже профессора. И все разводили руками. И вот тогда Васька Колупаев предложил этот самый «клин — клином». Потерявшая голову мать согласилась. На что не решишься ради единственного сына. Получив согласие, Васька подкрался к подростку и ударил его. Тот бросился бежать и во весь голос закричал:

— Ма… мааа!

И стал говорить. Да только стал говорить такое, что уж лучше бы молчал. Несет несуразицу, аж уши вянут. Одним словом, сделался дурачком. И опять родителям пришлось по докторам мотаться. Мотались несколько лет, пока сын богу душу не отдал. Разве ж мог устроить мою мать такой конец?

А вот совет отчима показался разумным. Придирчиво оглядев меня, он убежденно заключил:

— У тебя, сынок, по всей видимости, нервы. А когда у человека нервы, тогда считай дело табак. И тут уж без докторов не обойтиться…

И вот я, вняв этому совету, явился в амбулаторию. В приемной никого не было, и я вошел в кабинет врача. Меня встретила молодая женщина в белом халате.

— Что такое?

— Собака.

— Какая собака?

— Обыкновенная.

Тонкими пальцами докторша размотала повязку.

— Что ж сразу не пришел-то?

— Некогда было.

Она промыла шею, прижгла чем-то, перевязала свежим бинтом.

— Подожди тут. Посоветуемся.

Прихрамывая, она вышла в соседнюю комнату.

И тотчас оттуда послышались голоса. Тонкий и басистый. Тонкий принадлежал докторше, а басистый — фельдшеру. Еще до революции этот фельдшер поступил в нашу больницу. А в последние годы даже заведовал ею. Только совсем недавно хромоногая докторша сменила его. Но, как говорили, сменила по должности. А по делам слушалась и подчинялась ему.

Я напряг слух. Докторша сказала, что обнаружила следы зубов.

— Уже несколько дней… Я прижгла и перевязала. Но…

— Что ж еще? Прижгла, перевязала и пускай себе гуляет на здоровье.

— А вдруг?

— Что «вдруг»?

— Мало ли?.. Может, будем лечить?

— Ну да, тратить лекарства попусту.

— А если, не дай бог?..

— Что «если»? Взбесится, что ли? Ну, тогда и будем лечить…

Не дожидаясь докторши, я вышел. В приемной увидел сморщенную старушку. С трудом поднявшись со скамьи, она засеменила в кабинет, держа перед собой корзинку. В корзинке виднелись прикрытые рушником яйца.

Выйдя на крыльцо, я вдохнул свежий воздух. И невольно подумал над словами фельдшера. В самом деле, зачем тратить лекарства? И без них, права Нюрка, заживет как на собаке.

Мать наотрез отказалась записаться в ликбез. Агитация, которой я подвергал ее чуть ли не каждый день, ни к чему не привела. Но нельзя было допустить, чтобы родительница секретаря ячейки и председателя селькресткома осталась неграмотной. Пришлось решиться на последний шаг. Я предложил матери заниматься со мной на дому. Мать подумала и согласилась.

— Так уж и быть, — сказала она с таким видом, как будто за бесценок уступала дорогую вещь. — Учи, раз другого выхода нету…

Обрадованный, я достал в школе картонную азбуку. В час, установленный для занятий, разложил ее на столе в горнице. Мать с опаской посмотрела на буквы, потрогала их заскорузлыми пальцами. Потом глубоко вздохнула и обреченно кивнула головой.

— Ну что ж, начинай, сынок. Видно, уж судьба такая…

Стало жаль ее, и я решил поскорей приступить к делу. Взяв букву «а», я сказал:

— Вот, ма, смотри. Это первая буква алфавита. Она произносится так: ааа! Ну-ка, повтори.

— Ааа! — протянула мать, подражая мне. — Ааа! Ааа! Ааа! — несколько раз пропела она, прислушиваясь к своему голосу. — Анна!

— Вот-вот! — обрадовался я, решив, что учеба началась успешно. — Нюрка наша как раз и состоит из этих четырех букв. Два «а» и два «н».

— Из чего состоит Нюрка? — недоверчиво переспросила мать.

— Из четырех букв. Вот, слушай. Анна. А-н-н-а.

— Да ты что? — удивилась мать. — Из каких таких букв состоит Нюрка? Да она ж, как все люди. А люди состоят из костей и мяса, прости господи.

— Да не сама Нюрка, — терпеливо объяснял я. — А Нюркино имя. Поняла?

— Поняла, — сказала мать, вставая. — А только хватит ученья. Хлеб пора печь. Тесто уже, поди, подошло…

Она ушла на кухню. А я сидел за столом и с отчаянием смотрел на разрисованные картинки. Что делать? Как быть?

На помощь пришел отчим. Он сказал, что сам будет учить мать грамоте. И когда она вернулась в горницу, так и объявил:

— С нынешнего дня, Параня, я твой учитель. Будем, значитца, грамоту постигать…

Мать остановилась перед ним как вкопанная. А потом вдруг разразилась таким смехом, какого никто от нее не слышал. И смеялась долго, то и дело вытирая глаза кончиком головного платка. А насмеявшись, сказала, ласково глядя на отчима:

— Ну и учудил, дед. Прямо смехота. Чуть живот не надорвала. Учитель. Куры захохочут. Не то что баба.

— А что тут смешного? — возмутился отчим. — Да я ее, грамоту-то, как пять пальцев знаю. И кого хочешь научу.

— Хватит! — сердито оборвала мать. — Тоже мне грамотеи! Да я не меньше вашего ученая. И без грамоты умею все делать. Хлеб, пироги, пампушки, пышки разные пеку? А в поле как работаю? Плохо полю? Аль снопы мои никудышные? Может, не удало сено гребу? А кто обшивает вас? Так чему ж такому учить меня собираетесь?

— Грамоте, — пояснил отчим. — Чтобы, значитца, умная была. Читать и писать умела. И жизню, как нужно, понимала.

— Жизню я и без грамоты понимаю, — отрезала мать. — А в ученье вашем не нуждаюсь. Потому как и без того у меня делов по горло…

А тут еще сваты нагрянули. Они уселись под матицей — толстой балкой, на которой держится потолок, и завели обычный разговор о купле и продаже:

— Слыхали, у вас сходный товар имеется. А у нас подходящий купец найдется. Так давайте сладимся и сторгуемся…

Купцом был парень из Сергеевки, которого и ждала Нюрка. Он понравился нам с первой встречи. Парня звали Гаврюхой. Высокий, чернявый, он выглядел почти красивым. Правда, немного заикался. Но это даже шло ему. К тому же недостаток покрывала простота и скромность. В общем зять как зять. И мы сразу же согласились. Впрочем, согласия нашего никто и не спрашивал. А высказали мы его на добровольных началах. Теперь уж не только отчим, а и сам нарком просвещения не в силах был бы уговорить мать заниматься ликбезом. Да и то сказать… Какая мать будет тратить время на азбуку, когда надо готовить единственную дочь замуж? Тем более что подготовка предстояла серьезная. По нашим обычаям даже самая бедная невеста и то не могла выйти замуж без приданого. А мы уже не считались бедняками. Стригун перевел нас в разряд маломощных середняков. И брат невесты, то есть я, состоял на руководящей службе. И по этим причинам никак нельзя было ударить лицом в грязь.