Евгений Воеводин - Понедельник — пятница

Чудо не окончилось. Женщина тряхнула рыжей копной волос, и в них сверкнули блестки. Храмцов догадался: осколки. Торопливо он достал из кармана гребенку и протянул женщине. Тогда она улыбнулась — чуть заметно, но все-таки улыбнулась — и, склонив голову, провела гребенкой по волосам.

— А вы-то как? — спросила она.

— Переживем, — кивнул Храмцов.

Да, конечно, теперь придется писать докладные и объяснительные, в первую очередь капитану порта, потом начнутся всяческие комиссии. Нервотрепки хватит.

— Переживем, — повторил он.

— Переживет, — сказал кто-то сзади. — Денежки-то на ремонт не из его кармана пойдут все-таки.

Храмцов обернулся. Докеры стояли мрачные, и он не смог определить, кто это сказал. Ответила крановщица:

— А что, по-твоему, он нарочно? Вон стоит — лица нет на человеке. Вы же не нарочно, правда?

Храмцов не ответил. Конечно, кран вышел из строя всерьез и надолго. Наверное, легче залечить сломанную ногу, чем заменить ферму. Простой крана сам по себе влетит в круглую копеечку. Но он-то действительно не виноват.

Не к чему объяснять, что произошло. У них своя работа, у него своя, и они могут не понять. Но ему не хотелось уходить. Ему казалось, что он уже никогда не увидит этих больших, чуть покрасневших от слез глаз и этой рыжей россыпи волос и не услышит этого голоса — низкого, даже, пожалуй, грубоватого…

— Всего вам доброго, — сказал он. Надо было идти. Чудо кончилось. Он пойдет к капитану порта, и начнется писанина, неприятные разговоры, а потом, в комнате лоцманов, — «конференция» на целый месяц: ведь не так уж часто случаются подобные истории…

Как ее имя?

Кажется, кто-то назвал ее Галей. Он не помнил точно; просто где-то, в каком-то уголке памяти запало, что ее назвали так, когда предлагали сбегать за «маленькой».

О том, что с ним произошло, Храмцов не рассказал жене. Зачем? Она выслушает его, может быть спросит: «Будут крупные неприятности?» — вот и все. Очевидно, она догадывалась, что у Храмцова на работе не все в порядке, потому что он не ездил на свой участок, будто напрочь забыл об огурцах, редиске и помидорах.

Зато теперь Люба чаще уходила из дому — Храмцов оставался с дочкой. Люба садилась в машину и куда-то уезжала, он не спрашивал — куда. У них был уже не тот старенький «стандарт», а обыкновенный «москвич». Люба расстелила в нем красные коврики, впереди, перед ветровым стеклом, болтались трубочист и обезьянка, сзади — чтобы было видно — лежали плюшевый тигренок и пачка журналов («Моды» на английском и французском языках). Этакий салон. Как у Берцелей.

И все равно Храмцов был доволен — ведь он оставался с дочкой! Временами он ловил себя на том, что разглядывает ее исподтишка, с любопытством, и замечал то, чего не видел прежде. Аленка стала длинной; в ее движениях еще была угловатость, но уже появились маленькие острые груди, и это ей, видимо, нравилось. Однажды она не услышала, как отец возвращается из кухни, и вертелась перед зеркалом, обтягивая кофточку, — увидела отца, вспыхнула и пошла к столу делать уроки.

— Много задано? — спросил Храмцов.

— Не очень. Скоро вообще конец. Опять сунете меня в пионерский лагерь?

— Разве там плохо?

— Нет, но… Впрочем, я поговорю с мамой.

— Со мной уже не о чем говорить?

— Ты у нас приходящий, — фыркнула Аленка. — Ты сюда как на службу ходишь.

Он промолчал. Конечно, Аленке уже не хочется в лагерь. Может, отправить ее с матерью на юг? Учится она отлично, вполне заслужила такую поездку. Тот вызов в школу, конечно, был не очень-то приятен Храмцову, но это уже вина не дочки, а Любы…

…Аленкина учительница — классный руководитель — увела Храмцова в пустой класс, чтобы им никто не мешал, и Храмцов сел, еле-еле засунув ноги под маленький стол, на котором были нацарапаны имена, якоря, звезды и даже пронзенное стрелой сердце. Учительница была немолода и строга, и Храмцов испытывал уже забытое с годами чувство робости.

— Я хочу поговорить с вами о том, что вы очень много позволяете девочке, — сказала учительница. — Эти наряды… Она хвастает перед подругами своим заграничным бельем, обувью, чулками… А ведь у нас есть девочки, которые живут трудно. Дело не только в этом, а — как бы сказать?..

Храмцов перебил ее:

— Вы хотите сказать, что ей все очень легко достается?

— Вот именно, — кивнула учительница. — Слишком легко. Поверьте моему опыту, из таких детей редко вырастают настоящие труженицы. Я пыталась говорить об этом с вашей женой, но… — Она развела руками.

Вот оно что! Значит, Любу вызывали в школу, а она не сказала ни слова. Но об этом все-таки Люба должна была рассказать. Это и его ребенок тоже.

— Да, — сказал Храмцов. — С моей женой трудно разговаривать на подобные темы.

Они договорились: надо как-то соизмерять свои заботы с возрастом девочки. Храмцов согласно кивал и думал: все это слова, и все впустую. Люба будет делать так, как считает нужным. Перед этой учительницей она, наверное, сидела со скучающим видом, будто ненароком зашла на лекцию о проблемах современной техники. И тоже согласно кивала, как я сейчас.

— Почему ты не похвастаешь новыми покупками? — спросил он дочку.

Та удивленно поглядела на него.

— Тебя это интересует? Я думала, только огурцы…

— Елена, попридержи язык.

— Пожалуйста. Тогда не задавай мне таких вопросов.

Все это мамина школа, думал Храмцов. Но Аленка — славная девчонка, а это так — шелуха, плавающая поверху. Просто я где-то когда-то что-то упустил. Нет, пусть едет на два срока в пионерский лагерь. Оттуда она возвращается совсем другой и может часами рассказывать, как работали в колхозе и заработали кучу денег в фонд Вьетнама, или о походах («Вот такую щуку поймали — не веришь?»), или о встречах с артистами, которые живут неподалеку, в своем доме отдыха.

И никаких там Феодосии и Гурзуфов…

Странно, как быстро растут дети! Почему все-таки тогда, когда я собирался жениться на Любе, мать солгала, что у Любы не может быть детей? Теперь не спросишь — матери давно нет… А он не мог даже поехать похоронить ее. Почему она вообще была против Любы? Что знала, что чувствовала?..

Да, дети растут быстро, и так же быстро берут от нас все, что нужно и не нужно. Неужели Люба не может сообразить, что куча тряпок — это не нужно? Он снова поглядел на дочку: на ней была белая нейлоновая кофточка, замшевая юбка…

— Откуда у тебя эта юбка? — спросил он.

— Господи! — удивилась Аленка. — Да что это ты сегодня все замечаешь? Ну, купили в «Альбатросе»…

— В «Альбатросе»? — насторожился Храмцов. — Это как вам удалось, а?

Аленка закусила губу. Поздно сообразила, что сболтнула не то. В «Альбатросе» могли покупать только моряки заграничного плавания, которые получали боны. Значит, у Любы есть боны? Откуда? Он не стал допытываться у Аленки. Лучше сделать вид, что тебе все равно, а вот с Любой поговорить обязательно.