Евгений Воеводин - Понедельник — пятница

Но поговорить не удалось. Едва он спросил ее об этих бонах, как Люба засмеялась:

— Давай уж поделим наши дела, Володька. Твое дело краны сворачивать, а мое — хозяйство вести. — Значит, кто-то рассказал ей о той истории с краном?! — Или тебе не нравится, как мы живем? Все твои друзья обожают бывать у нас. Разве не так?

Он мог бы ответить — не так. Митрич увиливал от любого приглашения, Ткачев просто ссылался на вечную занятость. С тех пор как Храмцов вернулся домой, они виделись только в порту. Сейчас он подумал, прежде чем ответить, и поэтому ответил не сразу.

— Ты помнишь, когда-то, очень давно… когда я еще пацаном был, ты говорила, что очень хочешь быть счастливой? Ты счастлива, Люба?

Он давно собирался спросить ее об этом, но всякий раз боялся, что она ответит уклончиво. Теперь он уже не боялся. Слишком много лет они прожили вместе.

— Я спокойна, — ответила Люба.

— Разве счастье — в покое?

— Наверное, это понятие меняется с возрастом, Володя. Я спокойна, у нас все есть, а счастье — это когда все есть.

— Когда-то ты говорила, что счастье — это когда любят.

— Это в восемнадцать. А мне до сорока недалеко.

— И тебе захотелось большего, чем я могу дать?

— Обыкновенная неудовлетворенность немолодой женщины. Конечно, жизнь там, в Египте, избаловала меня… Помнишь, мы даже начали ссориться? Но сейчас не надо ни о чем говорить. — Она потянулась и поцеловала Храмцова в подбородок. — Ни о чем не думай. Ведь все хорошо, правда?

— Нет, — резко ответил Храмцов. — Я говорю о бонах.

У Любы сузились глаза. Он уже знал эту недобрую перемену, вслед за которой должны были последовать резкие слова. Но сейчас он должен был выдержать.

— Вот как? Ты по-прежнему хочешь, чтобы мы втроем жили на одну твою зарплату? Нет уж. Ты сам виноват, что я привыкла жить широко, и я не собираюсь менять свои привычки. Поздновато, Володенька.

Он махнул рукой. Пусть делает что хочет. Он уже догадывался, что у Любы есть какая-то своя жизнь — она с кем-то встречается, что-то меняет, что-то покупает и что-то продает. И даже дочка знает об этой жизни больше, чем он сам. Вдруг Храмцов почувствовал, что эта другая жизнь ему безразлична: лучше уж поехать за Мгу, на свой участок, и несколько часов провозиться с клубникой или помидорами…

Еще он подумал, что дочка все дальше и дальше отходит от него. Впрочем, наверное, так оно и положено — будь у них сын, мальчишка, все пошло бы по-иному, а девочка всегда ближе к матери, особенно в таком возрасте.

…Да, Аленка растет слишком быстро. Временами звонил телефон, он снимал трубку и слышал мальчишечьи голоса: «Можно Лену?»

Телефон стоял тут же, и Аленке некуда было деваться. Храмцов утыкался в газету и делал вид, что ничего на свете, кроме этой газеты, его не интересует. Он уже точно определял, кто звонит. Вот этого она терпеть не может и отвечает резко: «Задача как задача… Сам не хочешь подумать…» — бац, трубка ложится на место. А с этим она говорит, отворачиваясь от отца, будто бы так он не услышит ее слов: «Да… нет… может, и так… Я уже сто раз видела… Ну конечно, сам понимаешь…» Это значился сам понимаешь, здесь торчит отец и я не могу с тобой разговаривать иначе.

Смешно: Аленке уже звонят мальчики!

Несколько раз он видел их, дочкиных одноклассников. Они приходили на день рождения или в дни каникул, и Люба устраивала им стол, с лимонадом и пирожными, а на долю Храмцова доставалось веселить гостей. Он не очень-то умел делать это, но охотно садился играть в «города» или «знаменитых людей на одну букву», но потом все-таки уходил на кухню, а в комнате начинались танцы под радиолу. Что ж, все правильно. И мальчишки правильные, малость чопорные в незнакомой квартире, мальчишки с ушами, красными на свету…

Только один из них неизменно шел за Храмцовым на кухню и дотошно расспрашивал о морской службе. Его звали тоже Володя, он бредил морем — симпатичный такой паренек, на которого девчонки, конечно, не обращали никакого внимания, да и он на них тоже. Храмцов с удовольствием вел с ним долгие разговоры, пока ребята веселились, а Люба мыла посуду. Дочкины праздники становились и его праздниками.

Но когда все уходили, она неизменно чмокала Любу и говорила: «Спасибо, мамочка», — вот и все, а он был тут вроде ни при чем. И Люба не поправляла ее, не говорила, что отца тоже следовало бы поблагодарить… Да, дочка отходит все дальше и дальше, они вдвоем сами по себе, а он сам по себе…

И может быть поэтому, впервые за все годы, он с такой определенностью думал теперь о другой женщине. Память сама вызывала ее образ — рослая, рыжая, голубоглазая, с тонким носом и немного тяжелым для женщины подбородком, — она, Галя. Оказывается, он запомнил каждое ее движение, и ему нравилось мысленно видеть ее вновь и вновь, словно прокручивая в голове один и тот же фильм. Вот он отрывает ее руки, прижатые к лицу, — и вдруг ее глаза, такие неожиданно испуганные, как у ребенка. Вот она расчесывает волосы — целый водопад волос! — а они в блестках, в осколках стекла. И еще голос — низкий, грудной и дрожащий от пережитого испуга… А главное было потом — когда они оба поднялись и оказались почти одного роста, стояли, возвышаясь над другими, и он заметил, как что-то вдруг переменилось в этой женщине, словно дрогнуло, и он уловил это ее состояние. «А вы-то как?»

Вечером он пошел с Любой в кино, на «Развод по-итальянски». Билеты, как ни странно, взяла Люба. Сидел, улыбался, потом фильм кончился, они медленно продвигались к выходу. Вдруг Люба сказала:

— Ты меня сейчас топишь или давишь?

Он вздрогнул: он думал о Гале, о том, что завтра обязательно пойдет во второй район — узнать, как она, и наплевать на все условности. К нему будто бы возвращалось уже пережитое чувство: он должен был хотя бы увидеть, просто увидеть. Что будет после, его не интересовало.

У трапа «Джульетты» несли службу лишь самые опытные солдаты и сержанты. Ткачев лично инструктировал каждого, прежде чем отправить на охрану границы. Ребята докладывали совершенно одинаково: ничего особенного не замечено. Команда ведет себя тихо-мирно, капитан отлучается в город один, помощник не сходит с судна.

Помощник не сходит с судна.

Ну, предположим, он обязан следить за погрузкой. Один раз он все-таки был на берегу. Что, хватило нескольких часов, чтобы познакомиться с Ленинградом? А может, он просто ленив и нелюбопытен и ему все красоты, как говорится, до лампочки?

Только во время работы на других судах, когда требовалась особенная внимательность, Ткачев заставлял себя не думать о «Джульетте». Эти дни не принесли особенных находок; даже на «Мери Гилфорд», где несколько лет назад обнаружили большую партию контрабандных товаров, он не нашел ничего, кроме пачки «экуменической» литературы. Это уже не было новинкой: контролеры ОКПП знали продукцию бельгийского «центра» — монастыря возле местечка Шеветонь и авторов этих брошюр, вроде Даниила Гэлси. «Теперь в Советской России реальность зла, насилия и лжи духовной достигли таких размеров, что эта реальность зла не уступает в окружающей жизни конденсации зла в романах Достоевского». Ай да монах! Поистине не боится бога!