Евгений Воеводин - Понедельник — пятница

В фойе он увидел Лизу, кивнул ей, как уже старой знакомой, и подумал: «Доска, а все-таки что-то в ней есть». Он подошел к ней и, шутливо поклонившись, сказал:

— Если вы не хотите, чтобы я сегодня умер от скуки, давайте скучать вместе.

Он не раз подходил к девушкам на танцах именно с этой, уже привычно произносимой фразой. Сейчас он с неудовольствием подумал, что на нем старенький костюм и старые ботинки. Двое каких-то парней, стоявших поодаль у окна, были одеты лучше его.

— Давайте, — улыбнулась Лиза.

Они смотрели фильм — старый, не раз виденный им, — и Трунов изредка поворачивался к соседке, чтобы шепнуть ей очередную шутку. Лиза наклоняла голову, волосы девушки касались лица Трунова, они пахли чем-то домашним и теплым. Там, в городе, у него были совсем другие девушки, и волосы у них пахли не так.

Потом он танцевал с Лизой и рассказывал о себе. Он любил рассказывать о себе, привирая, потому что в его двадцать шесть лет с ним не случалось ничего необыкновенного. В прошлом году он побывал в туристской поездке по Финляндии, это было уже кое-что. Лиза внимательно слушала, что он говорил о памятнике кузнецам в Хельсинки и об улице ремесленников в Турку.

А после, не дождавшись конца танцев, они вышли на улицу, пересекли ее, и в палисаднике Трунов обнял Лизу. Он сделал это легко и просто, даже, пожалуй, привычно, и успел почувствовать, как она вздрогнула. Губы у Лизы были холодными.

Девушка оттолкнула его.

В палисаднике было темно и тихо. Музыка, доносящаяся из Дома культуры, словно бы оставалась там, на улице, за забором и сиренями. Трунов видел в этой темноте только лицо Лизы, очень близко, вровень со своим лицом. Лиза спокойно сказала: «Вот какой вы…» — и пошла к дому по шуршащему песку, мокрому от недавних дождей. Трунов услышал, как зазвенел ключ, открылась и захлопнулась дверь, потом в двух окнах разом вспыхнул свет. Он видел, как на тюлевой занавеске появилась тень девушки; подняв руки, Лиза поправляла волосы.

Трунов усмехнулся: «Провинциалочка. Впрочем, пора спать». Он вышел за калитку. Вон она поправляет волосы, провинциалочка, наверно он испортил ей прическу.

Трунов пробыл в Доме культуры весь следующий день. Опять отчеты, сводки, ведомости, планы, и размеренный голос Роговой, и опять голоса в фойе за дверью. Он отказался остаться на концерте самодеятельности. Вечерний поезд уходил через час — бог с ним, с Шиллером, — надо еще забежать в гостиницу за чемоданчиком.

Он простился с Роговой и вышел. Было сумрачно. Он не сразу увидел четверых парней, которые стояли у забора напротив Дома культуры.

Трунов сам не понял, почему он остановился, прислушиваясь.

— А я тебе говорю, придушить его, гада! — говорил Сашка, добавляя через каждую фразу по-нехорошему. — Он в запрошлый раз ПЭС пережег, мы два дня загорали. А Кулешов его покрывает, водяру с ним хлещет, я-то знаю…

«Пьяные», — подумал Трунов. Но тут же Сашка замолчал.

Хлопнула дверь в том доме — это был знакомый ему звук, и песок шуршал знакомо. Парни смотрели на Лизу.

— Я сейчас, мальчики, — громко сказала она. — Только с мамой попрощаюсь.

Она перебежала улицу. Теперь она была в плаще и высоких резиновых сапогах и не обходила лужи.

Она увидела Трунова и, нагнув голову, хотела пройти мимо.

— Лиза!

— Что?

— Вы уходите?

— Да.

— Я тоже уезжаю… Вы что — с ними пойдете?

— Да.

— Но ведь они…

— Это вы, а не они.

Лиза не договорила, досадливо передернула плечами и взбежала на ступеньки, мягко шлепая резиновыми сапогами.

Трунов пошел в сторону, зная, что четверо парней смотрят ему вслед и Сашка вполне может сказать сейчас: «Придушу гада» или еще что-нибудь в этом роде.

Но он слышал, как кто-то другой сказал: «Надо будет попросить Лидию Ивановну, чтоб нам постановку привезла. Не то дают в воскресенье, а мы уже на работу топаем…»

Так и ушел Трунов, не дослушав. Потом он ехал в поезде. В полупустом вагоне было скучно, почти все спали. За окном была ночь. В ней горели дальние, расплывающиеся на влажном стекле огни. И была еще дорога, тридцать размытых дождями километров, по которым шлепала резиновыми сапогами учительница Лиза.

Трунову стало зябко и захотелось спать. Поезд качало, как люльку. Но все-таки он вынул свой блокнотик и записал корявыми, разбегающимися буквами: «Показывают постановку в воскресенье, когда рабочие леспромхоза должны идти…»

Он попытался вспомнить название леспромхоза и не смог, но для отчета это было не так уж и важно…

Каждый вечер летчики, работавшие в целинных совхозах, слушали радиостанцию отряда. Радистка называла цифры: тысячи гектаров обработанных с воздуха полей, проценты плана, тонны гербицидов, налетанные часы… Но в тот вечер летчики услышали еще короткое сообщение. Радистка отряда, волнуясь, передала в эфир: «Вася Кулешов, Вася Кулешов, твоя находка не ест четыре дня, очень скучает. Повторяю: не ест четыре дня…»

Посторонний, услышав эту странную радиограмму, наверно, пожал бы плечами и подумал еще, какими пустяками занимаются серьезные люди. Но это была повесть о большой любви — вот она.

Год назад, ранней весной, Василий Кулешов посадил свой «ЯК-12» в степи, возле островка цветущих тюльпанов, яркого, как восточный ковер. До города оставалось километров пятнадцать, но лететь дальше Кулешов не решился. Старый, отработавший самолет был списан на слом, и Кулешов перегонял его со своего аэродрома. «ЯК» совершал последний рейс, и Кулешов жалел его, как будто эта машина была одушевленным существом. Там, в городе, ее распотрошат на запасные части, и только он, Василий, будет долго еще вспоминать свой самолет.

Но до города он не дотянул. Машину трясло, начало брызгать масло, и Кулешов решил, что лучше не рисковать и сесть в степи. Медленно он потянул ручку на себя и убрал газ. В этот момент что-то щелкнуло, будто в самолет попал камень. Кулешов ахнул: машина снижалась без винта. Очевидно, когда летчик убрал газ, не выдержал коленчатый вал…

Посадив самолет, он замер, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. Наконец нервное напряжение спало. Кулешов выбрался из кабины и, подняв голову, поглядел на тупой, словно обрубленный нос самолета.

— Эх ты, — сказал Кулешов. — Подвел ты меня, старик.

Теперь ему придется писать рапорты и докладные записки. Будет назначена комиссия, которая расследует причины вынужденной посадки. А сейчас, вдобавок ко всему, надо три часа топать до города по этой жаре, искать тягач, возвращаться к самолету и тащить его, как простую повозку.