Евгений Воеводин - Понедельник — пятница

Он щелкнул выключателем на столе и перегнулся к маленькому микрофону:

— Игольникова, Игольникова. Я Куличек.

И тут же в ответ щелкнул динамик. Голос Лиды прозвучал громко, так, что Галина Сергеевна даже вздрогнула от неожиданности.

— Иван Степанович? Что это с вами случилось, что вы меня первой вызвали?

Все, кто был здесь, заулыбались, а парень у окна, не выдержав, рассмеялся, открывая крепкие ровные зубы.

— Лидия Игнатьевна, — сказал Куличек, — это не тон разговора.

— А как же мне с вами разговаривать? — спросила Лида. — Три дня назад был обещан кран, где он? Неужели нельзя было прислать его ночью, когда подморозило? Мы роем котлован лопатами, и это на всесоюзной ударной стройке! — Внезапно голос у Лиды сорвался, и Галина Сергеевна явственно услышала в нем слезы. — Сегодня мы ведрами черпаем воду, а у вас в поселке простаивают две помпы. Я не знаю, слушает ли меня сейчас диспетчер, но передайте ему, что он… — Лида осеклась, видимо подыскивая более подходящее слово, — что он портач!

— Лидия Игнатьевна, — снова сказал Куличек. — Мы уже привыкли к вашей брани, и я вам еще раз советую говорить другим тоном.

— Я не могу говорить другим тоном, когда по нерасторопности руководителей поезда срывается строительство. Над вашей головой висит график — поглядите, на сколько уже выбился мой участок? К сожалению, вы повесили график не перед собой, а за своей спиной. Короче говоря, Иван Степанович, мне немедленно нужны кран и помпа.

Галина Сергеевна встала и подошла к столу Куличка. Сейчас Лида расплачется. Она-то почувствовала, что Лида, вот-вот расплачется. У нее голос так и дрожал.

— Можно? — спросила Галина Сергеевна, и Куличек отодвинулся от микрофона. Тогда Галина Сергеевна сказала:

— Лидочка, это я, мама.

Динамик долго молчал, потом Лида тихо и удивленно спросила:

— Мама?

— Ну, вот видишь, я и приехала.

Динамик опять замолчал надолго, и Галина Сергеевна растерялась:

— Ты меня хорошо слышишь?

— Да, — сказала Лида. — Хорошо.

— Как мне добираться дальше? — спросила Галина Сергеевна. — Говорят, все тещины языки развезло.

— Да, — ответила Лида. — Я не знала, что ты приедешь так быстро.

Тот рослый парень, что сидел у окна, встал и подошел к Галине Сергеевне.

— Это Разин говорит, — сказал он в микрофон. — Ты не беспокойся, я провожу твою маму.

— Хорошо, — ответила Лида. — Проводи. Я вам больше не нужна, Иван Степанович?

— Нет, — буркнул Куличек.

Через несколько минут Галина Сергеевна уже шла по скользкой обочине дороги. Сзади шел Разин и нес ее чемодан. Они должны были пройти пятнадцать километров по этой густой, вязкой каше.

— Вы хорошо знаете Лиду? — спросила Галина Сергеевна.

— Еще бы! — усмехнулся Разин.

— Как она живет?

— Как все, — сказал Разин. — Вкалывает с утра до вечера. Ну, и от бригад, соответственно, пух летит. Характерец у Лидии Игнатьевны подходящий. Сами же слыхали, как она нашего Куличка ощипала.

— Ну, — сказала Галина Сергеевна, — вы-то, положим, тоже не очень жалуете вашего Куличка.

Разин шагнул и поравнялся с Галиной Сергеевной. Теперь они шли рядом. Галина Сергеевна снова отметила: красивый парень, только пижонистый — куртка на «молниях» и меховая шапка с козырьком, опущенным чуть ли не до самых ноздрей.

— Она очень устает?

— Бывает.

— Хорошо хоть, что есть где отдохнуть. Все-таки отдельная комната.

— Ерунда! — сказал Разин. — Была у нее комната.

— Как это «была»?

— Да так вот. Одна девчонка из второй бригады родила двойню — ну, конечно. Лидия Игнатьевна потребовала, чтоб ей дали комнату. «Ах, нет пока комнаты? Тогда я пойду в вагончик, а мамаша с двойняшками — ко мне». Так и живет в вагончике — двадцать три койки, одна к другой.

Галина Сергеевна грустно улыбнулась. Ни о чем этом Лида, конечно, не писала ей.

— Вы говорите так, будто осуждаете ее за это.

— Я не осуждаю, — ответил Разин. — Я не понимаю. Не понимаю, черта ли надо было кончать институт, чтобы мотать куда Макар телят не гонял. Я-то что! Я — сапер, отслужил свое в армии, а потом куда деваться — ни семьи, ни дома, ни высшего образования. Да и вообще тайга — дело мужское. А Лида — она как…

— Как кто? — поторопила его Галина Сергеевна.

— У нас здесь, в тайге, розовые ландыши цветут, — сказал Разин. — Вот она на них и похожа.

— Ну, — рассмеялась Галина Сергеевна. — Совсем непохожа!

Разин шел, глядя себе под ноги.

— Похожа, — упрямо и резко повторил он. — Вы еще не знаете.

Это было сказано как упрек.

Галина Сергеевна огляделась, словно стараясь увидеть расцветающие розовые ландыши, о которых когда-то писала ей Лида, а сейчас сказал этот странный парень. Но еще ни одна травинка не появилась на темной, наполненной влагой земле, а в распадках лежал снег.

Ей казалось, что она идет к совершенно незнакомому человеку, живущему по совсем иным законам, чем жили Галина Сергеевна, Николай Петрович, их приятели и друзья; к человеку с иным характером и непонятно трудной работой; к человеку упрямому, хотя ни Галина Сергеевна, ни ее первый муж не были упрямыми людьми.

— Вы ее любите? — неожиданно спросила Галина Сергеевна.

Разин ответил не сразу. Он шел, низко опустив голову, и даже не взглянул на Галину Сергеевну.

— Откуда вы знаете? — спросил он наконец. — Она вам писала?

— Нет, — облегченно засмеялась Галина Сергеевна. — Я же все-таки мать! Дайте-ка я вас под руку возьму, мне будет легче идти.

Она взяла Разина под руку и почувствовала, как парень вздрогнул. У него была сильная рука, у этого Разина.

Потом он долго и путано рассказывал Галине Сергеевне, как они поругались — вот уже три с лишним месяца Лида видеть его не хочет, — ну, он и попивает, случается, по этой самой причине. Галина Сергеевна слушала его рассеянно. Пустячная ссора. Лида просто упряма. Все образуется. А сколько еще тещиных языков осталось? Она начала торопиться, но, когда они вышли на широкую просеку, в конце которой виднелся поселок, Галина Сергеевна остановилась.

— Погодите минуточку, Саша, — сказала она и вынула из сумочки пудреницу…

Он увидел этих четырех парней еще на станции, в станционном буфете. Они пили пиво, а крупно нарезанные ломти колбасы лежали посередке стола на газете. Парни, допив пиво, враз опускали стаканы под стол, и буфетчица отворачивалась, потому что здесь запрещалось «распивать винно-водочные изделия». Парни выпивали, чокаясь, словно совершая неприятную всем и все-таки необходимую работу.

Трунов тоже пил пиво, присев за столик подальше. Он не любил и побаивался пьяных и не понимал, какое удовольствие в том, чтобы пить вот так. Парни, с виду рабочие или шоферы, были уже под хмельком, один из них сказал чересчур громко: