Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

И Аннушке Лукьян Егорович налил немного в граненый стакан и Мартыновне. У поварихи раньше, чем налить, спросил, хитро прищурясь:

— Выпьешь с нами, Мартыновна!

— Если самую малость, Егорыч.

— Добре, скажи, когда будет довольно.

Лепко лил в ее стакан водку, она молчала. Налив полстакана, бригадир остановился.

— Еще или хватит?

— Ой! — вскинулась Мартыновна. — Куда ж мне столько?

Рыбаки громко засмеялись.

— И чего ржете, как те жеребцы! — прикрикнула повариха.

— Когда много, давай отолью, — предложил Бутько.

— Ладно уж! — Повариха отгородилась от Семки локтем.

— Ну, будем здоровеньки, — и потянулся чокнуться с Борисом.

Выпили дружно. Мартыновна проглотила водку залпом, охнула и вытерла губы рукавом кофты. Все потянулись к балыку. Вместо вилки у каждого рыбака складной нож, они ловко срезают со шкурки куски мякоти и отправляют в рот. Пащенко и хлеб режет на небольшие ломтики. Борис тоже орудует ножом, как заправский рыбак, — научился. Только Аннушка ест рыбу с вилки; что до Мартыновны, то она от рыбаков не отстает. Складного ножа у нее нет, но повариха и столовым действует с завидной сноровкой.

Завтракали не торопясь — спешить сегодня некуда. Лукьян Егорович раскраснелся, потягивает из литровой бригадирской кружки квас, щурит хитрые глаза. Говорит вроде серьезно, а за столом покатываются со смеху.

Небо хмурится, в комнате сгущаются сумерки, хоть лампу зажигай. В море сегодня уже не выйдешь, и рыбаки после завтрака устраивают складчину — на водку. В магазин отправляется Семка.

— Пойдем, — подмигивает он Борису.

— Не пойду, — качает головой Борис. Пить ему больше не хочется. И уходить никуда не хочется. Его тянет к Аннушке, хочется посидеть с ней рядом, поговорить. О чем? А обо всем. С ней, наверное, можно говорить о чем угодно.

Борис настроен торжественно, на память приходят любимые стихи. Он бы с удовольствием прочел сейчас «Арбуз» Багрицкого, вслух, с выражением, но неизвестно, как отнесутся к этому рыбаки, может, посмеются над ним, а Борис не хочет, чтобы над ним смеялись, больше всего на свете боится он показаться смешным.

Аннушка помогла Мартыновне вымыть посуду и ушла в свою комнатку. Борис несколько раз прошелся мимо двери, наконец решился и постучал.

— Войдите.

И он вошел. Сразу видно, что здесь живут женщины: над кроватями вышитые коврики, на узком подоконнике скляночки с духами. И на фанерной этажерке, застеленной салфеточками, пузырьки вперемежку с коробочками из ракушек и фотографиями от районных фотомастеров.

Аннушка штопала детские чулки. Отложила работу, посмотрела вопросительно.

— Нет ли у вас почитать чего-нибудь? — не очень уверенно спросил Борис.

Аннушка достала с нижней полки этажерки несколько книг, положила на стол. Борис подержал их в руках, прочитал названия. «Багратион» Голубова, «Порт-Артур» Степанова, книжка из Библиотечки военных приключений.

— Вы любите про войну? — удивился Борис.

— Не очень, — ответила Аннушка. — Это Женя привез.

— Это папкины книжки, — подтвердила Клара. Она разбирала ракушки. — А мои вот, — ящеркой скользнула под стол и извлекла стопку потрепанных книжечек.

— То книжки для маленьких, — назидательно сказала Аннушка, — а дядя большой.

— А он мне пусть почитает, — нашла выход Клара и протянула книжки Борису.

Борис медлил, не брал. Клара прижала книжки к груди и строго спросила:

— А ты читать-то умеешь?

Борис и Аннушка рассмеялись.

— Да вы садитесь, — пригласила Аннушка.

Борис взял стул и сел.

— Читать я умею и обязательно почитаю тебе, — сказал он.

— В другой раз, — остановила Клару мать.

— Сейчас я почитаю тебе из другой книжки, хочешь?

— Хочу, — кивнула Клара, не сводя с Бориса блестящих глаз.

— «Свежак надрывается, прет на рожон Азовского моря корыто…» — начал Борис.

Девочка испуганно попятилась и прижалась к матери.

Борис прочитал стихи и спросил у Аннушки:

— Вам нравится Багрицкий?

Аннушка пожала плечами.

— Я его не читала. А Есенина вы любите?

Вместо ответа Борис прочел «Шаганэ, ты моя Шаганэ». Читал с подвывом, как читали у них в школе признанные декламаторы. Клара беспокойно терлась спиной о мамины колени, и Аннушка взяла ее на руки. Девочка не спускала с Бориса глаз, и постепенно испуг в них сменялся веселым удивлением.

У Бориса была хорошая память, он помнил много стихов и сейчас читал их и читал. Аннушка слушала, молчаливая, не то задумчивая, не то безразличная. Когда Борис выдохся, она сказала Кларе:

— Видишь, сколько дядя знает стихотворений, а ты «Мойдодыра» никак не можешь выучить.

— «Одеяло убежало, улетела простыня…» — начал Борис.

— «…И подушка, как лягушка, ускакала от меня», — закончила Клара.

— «Я за свечку…» — продолжала Аннушка.

Борису вдруг стало грустно, наверное, потому, что он не умел забавлять детей даже стихами, и пришло чувство неловкости, будто он что-то сделал не так.

— Я у вас тут засиделся, — он встал. — Уж пойду, а то надоел, наверное.

— Что вы?! — сказал Аннушка.

Борис пошел к двери.

— А книгу-то не взяли.

— И правда, — Борис смутился окончательно. Он вернулся, взял лежавшего сверху «Багратиона» и вышел.

У стола сидели Никифор Шевчук и Семка. Перед ними начатая бутылка водки.

— Ишь ты, — сказал Семка, — наш Василич до чужих жинок в гости ходит.

— А ты уже вернулся? — удивился Борис.

— Вернулся.

— Быстро.

— Кто умеет, долго ли. От Раисы тебе нижайший…

— Спасибо, — буркнул Борис и направился в общую комнату. Читать не хотелось, он сунул книжку под подушку и вышел из дому.

Дождь перестал, но ветер дул с прежней силой, и море кидало на берег свирепые рваные волны. Борис пошел навстречу ветру вдоль берега. Отойдя подальше, остановился лицом к морю и закричал:

— Ого-го-го!..

Он хотел перекричать шум моря, но едва услышал собственный голос.

Борис вернулся. На завалинке у крыльца Никифор Шевчук, обжигая губы, докуривал сигарету.

— Садись, Василич, — пригласил Шевчук, — я тебя чего-то спрошу.

Борис присел рядом.

Шевчук был навеселе. То одной рукой, то другой вытирал он влажные губы, глаза блестели, на курчавых волосах чудом держалась фуражка. Когда-то она была белой, сейчас цвет ее определить трудно. Над козырьком химическим карандашом нарисован «краб» — морская кокарда. Работал Шевчук в засаленной кожаной фуражке, эту надевал но праздникам.

— Вот ты учился десять лет, разные науки превзошел, — начал Шевчук, — ответь мне, пожалуйста, на вопрос: что такое небо?

— Небо? — Борис не сразу нашелся с ответом. — Ну, это говорят так, на самом деле никакого неба нет.

— А чем докажешь?

Борис доказывал, а Шевчук то подхлестывал, то сбивал его вопросами. Они цеплялись один за другой, и конца им не предвиделось. Никифор спрашивал и про спутников Земли, и про безвоздушное пространство, и про звездные миры. Вопросы были наивные, отвечать на них Борис старался как можно проще, а это давалось нелегко, тем более что собеседник время от времени недоверчиво хмыкал и огорошивал требовательным: «А чем докажешь?»