Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

— Двадцать два, с двенадцати лет работаю. В колхозе работала, на консервном комбинате, в рыбкоопе уже три года. Жуликов всюду хватает…

— В торговой сети бывают жулики, кто ж этого не знает. Но не все. Вот ты же не воруешь?

— Уверен? — с вызовом спросила Раиса.

— Уверен, — твердо ответил Борис.

— Что ж, спасибо за доверие.

Она еще немного проводила Бориса. На прощание попросила:

— Поцелуй.

И долго не отрывалась от его губ. Потом, не разнимая рук, сказала:

— Приходи. В любое время приходи. Только приходи.

Он шел, перебросив плащ через плечо, а она все смотрела ему вслед. Долго смотрела.

Штормом потрепало крепления ставников, пришлось ремонтировать их, забивать новые колья для растяжек. На это потратили полдня. Работа была тяжелая: задул ветерок, небольшой, даже вроде ласковый, но море от него заершилось, байды качало, бросало на растяжки.

Забивали колья для растяжек с помощью нехитрого приспособления: стальной цилиндр на веревке, в нем кол и колотушка на длинном шесте. Сооружение тяжелое, и опустить его надо быстро и ловко, чтобы кол вонзился в грунт. Потом забивать колотушкой. А лодку кидает вниз-вверх, швыряет в сторону, шест с колотушкой тянет под днище — попробуй удержи!

Забивали колья самые сильные и сноровистые — Пащенко, Лепко, Шевчук. Дали попробовать Борису. Он забил одни кол, и ему показалось, что грудные мышцы порвались от напряжения. А рыбаки били, били, будто не знали усталости, словно трехжильные.

— Ото работенка, — отдуваясь, говорил бригадир, когда кончали с очередной растяжкой.

По краю сети перебирались к следующему столбу, Лукьян Егорович пробовал его и выносил приговор:

— Болтается, як та обезьяна.

И снова били в податливое дно колья, гулко гекали, когда дело спорилось, и матерились при неудачах.

На берег вернулись усталые, насквозь промокшие и голодные, как молодые волки. Обедали поздно и неспешно — в море сегодня больше не собирались. Только Семен Будько, похлебав борща и проглотив кусок ветчины, раньше других выбрался из-за стола и ушел.

После обеда Борис закурил и побрел на берег: он любил, развалясь на носу вытащенной из воды байды, глядеть на море, на небо, пускать дым колечками и мечтать о всякой всячине. О том, например, как он купит подарки — маме и сестренке. Галинке шерстяной свитер — красное с черным — присмотрел в магазине при рыбозаводе. Что купить маме, окончательно еще не решено. Скорее всего туфли. Хорошие туфли на среднем каблучке: высокий мама не носит, у нее ноги болят. И еще он привезет денег. Скажет: «Мама, возьми на хозяйство».

На этот раз мысли текли бессвязные, неуловимые. Не хотелось ни о чем думать, и Борис просто смотрел на море. В стороне от первых ставников, в маленькой лодке, которой тут пользовались редко, сидел Семка: хорошо была видна его пестроклетчатая рубаха. «Ишь, куда его занесло», — лениво подумал Борис.

Семка что-то тянул из воды. «Вентерь», — сообразил Борис и стал приглядываться. Он знал: никаких орудий лова там не стояло. Откуда же вентерь? Что за вентерь? На зрение Борис не жаловался и сейчас, когда стал смотреть внимательно, разглядел не только вентерь, но и мешок, в который Семка складывал рыбу. Почему в мешок? Обычно рыбу кидали на дно лодки.

Закончив свое дело, Будько погнал лодку к берегу, но не к байдам, а левее, туда, где камыши стояли к воде ближе всего. Борис поднялся и пошел к Семке навстречу. Помог вытащить лодку и спросил:

— Что-то ты делаешь?

— В гребле тренируюсь, на соревнованиях выступать собираюсь.

— А вентерь там откуда?

— Какой вентерь?

— Из какого ты рыбу выбирал.

— Черти водяные поставили.

— Ты мне басни не рассказывай.

— А ты не лезь не в свое дело, — озлился Семка, — топай мимо.

— Браконьерствуешь, значит?

— Не твое собачье дело.

— Как это не мое?

— Ты мне кто? — Семка подошел к Борису вплотную.

— Как кто? — удивился Борис. — В одной бригаде работаем.

— Ты за меня мою работу делал?

— Нет, но…

— Ну и катись отсюда! — Семка взвалил мешок на спину и пошел в камыши.

Борис сделал за ним следом несколько шагов и остановился в раздумье.

— Семен, — не очень уверенно крикнул он, — я бригадиру скажу!

Семен не обернулся и не ответил.

Борис медленно побрел к дому. «Надо было отобрать у Семки рыбу, — думал он, — и отнести мешок бригадиру. Но ведь он бы не отдал! Значит, пришлось бы с ним драться?»

Подходя к общежитию, Борис уже почти убедил себя, что надо было драться. Но тут в голову пришла мысль: неужели в бригаде никто не знает об этом Семкином вентере? Ведь у всех же на виду, и осматривал он его не темной ночью, а среди бела дня, не таясь.

Лукьян Егорович сидел ла кровати, навалясь грудью на стол, заполнял какой-то бланк.

— Ага, сидай, — кивнул он на табурет.

Борис сел.

— Лукьян Егорович…

— Ага, слухаю…

— Семка рыбу выбирает из вентеря.

Бригадир поднял голову.

— Из какого вентеря?

— Не из нашего. Левей первых ставников какой-то вентерь стоит.

Лепко поморщился, потер небритый подбородок.

— Про тот вентерь мне известно, — сказал он, — то его, Семкин вентерь.

— Как же так, Лукьян Егорович?..

— Ты кажешь, незаконно? Точно, не положено Семкиному вентерю там стоять. — Бригадир вздохнул, поглядел в окошко. — А он стоит… Понимаешь, какое дело: четверо сестер у Семки, мал мала меньше. Мать недужная, и один в семье он кормилец…

— Это, конечно, понимаю, — сказал Борис, — только вот как-то не укладывается… Вот если бы мы в магазине работали, а Семка носил домой сахар, крупу…

— Ну, чего ты равняешь, — перебил Лепко, — то магазин, а то море. Там каждый грамм на учете, а тут рыба несчитанная.

Борис смотрел в пол, ему было стыдно от этого разговора, от своей беспомощности, от неумения сказать что-то веское и неоспоримое, что он в себе чувствовал.

— В общем такое дело, — вдруг переменил тон бригадир, — вентерь тот мы снимем, хай ему трясцы, тому вентерю. Дяде ты ничего не говори…

— Да что вы! — воскликнул Борис, обрадованный неожиданно легкой победой. — Я и не собирался…

— Не подумай — от испугу, — Лукьян Егорович не глядел на Бориса, — из уважения к Пантелеевичу прошу. Скажешь — надо будет ему меры принимать, а то дело невеселое — принимать меры. Мы сами примем. Уразумел?

— Конечно, — ответил Борис. Давая выход радости, встал, щелкнул каблуками и по-военному выпалил: — Разрешите идти?

— Идите, — бригадир посмотрел на него и невесело усмехнулся.

Радость Бориса была недолгой. Вечером он заметил, что в общежитии посматривают на него косо.

Приехал на своем гремучем мотоцикле Генка, Аннушкин муж, как обычно навеселе. И с собой, видимо, он привез выпить, потому что у Семки после его появления глаза замаслились и рыжеватая прядка приклеилась к потному лбу.