Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

— Что вы!

— Вот и хорошо! Мне, пожалуй, пора. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

Тюлька метнулась было за Аннушкой, но передумала и вернулась.

Месяц утонул в камышах, от воды тянуло холодной сыростью. Борис посидел на берегу еще немного и пошел в дом. Ложась спать, он думал об Аннушке.

Раиса взяла его за руку.

— Идем в хату, идем же!

— Я ненадолго, — сказал Борис.

— Все равно идем, чего упираешься?

В комнате за столом сидела серенькая, сухая женщина с бесцветным личиком.

— Это моя мама, — представила Раиса.

Борис пожал маленькую женскую руку.

Женщина вышла, и Раиса тотчас, кинулась к Борису.

— Ой, молодец, что пришел! Соскучилась я по тебе, соскучилась, понимаешь?

Борис глупо улыбнулся.

— А ты скучал?

— Скучал, — сказал он. Сказал искренне. Еще вчера его сюда не тянуло, а сегодня, когда собрался идти, вдруг почувствовал, что ему хочется увидеть Раису.

— Сейчас поужинаем! — Она засуетилась, собирая на стол.

— Не старайся, — попытался остановить ее Борис, — я не голодный.

— Это неважно: голодный не голодный, будем ужинать, и весь разговор.

Раиса внимательно посмотрела на него.

— Слушай, а кто тебе стирает?

— Никто. А чего стирать-то? Трусы, носки — это я сам.

Она подошла и бесцеремонно отвернула ворот рубашки.

— Снимай, постираю.

Борис снял рубашку.

— И майку снимай.

— Не надо…

— Надо!

Борис надел пиджак на голое тело.

— Послушай, я ненадолго, мне подарок нужно купить, духи там или что?

— Это для кого? — насторожилась Раиса.

— У поварихи нашей, у Мартыновны, завтра день рождения.

— У Мартыновны? Это косая, что ли?

— Она.

— И чего же ты ей хочешь дарить?

— Духи какие-нибудь или что, посоветуй.

— Ладно, подумаем. — Мартыновны Раиса не опасалась. — Ты посиди… Или пойдем вместе!

Заученными движениями, бесшумно, Раиса сняла замок, штангу и открыла дверь в магазин. Накинула изнутри крючок и обняла Бориса.

— Борька ты мой, Боренька! — Резко подняла голову, снизу вверх глядя на него: глаза сияют, счастливая. — А сегодня тут был тот чудик с ружьем.

— Какой чудик?

— Тот, что на катере, помнишь?

Борис вспомнил.

— Зачем же он?

— Куда-то на машине ехал, в Ахтари, наверное. Говорит мне: «Забыть не могу. Сватов, говорит, зашлю, если хочешь».

Борис вспомнил железную палубу катера, рассвет на реке, белую цаплю, которую он тогда убил из мальчишеского тщеславия. И прежнее чувство неприязни к Раисе тоже вспомнилось.

— Сватов, слышишь, собрался засылать, балда. Тоже мне жених нашелся. Ох, я его и наладила! — Она обнимала его все крепче, и непрочные воспоминания рассеивались, как утренний дымок над одиноким дымарем.

Потом они вместе долго выбирали подарок для Мартыновны.

— Вот бусы ей возьми, такой раскрасавице без бус никак невозможно, — смеялась Раиса. — Ох, и хитер же этот ваш Егорыч! В прошлом году у него из-за поварихи полбригады передралось, переругалось. Теперь он Мартыновну откопал: из-за нее драки не будет.

Борис хмурился.

— Она хорошая женщина, добрая, работящая.

— При всех качествах.

— Может, и не при всех, только смеяться над ней не надо. Бусы как раз я возьму, вот эти, красные. Пусть носит.

— Хорошо, возьми, — великодушно согласилась Раиса.

Борис полез за деньгами.

— Не надо, — остановила его Раиса.

— Как это не надо?

— А так.

— Нет уж. — Борис достал деньги и выложил на прилавок.

— Как хочешь, — пожала плечами Раиса. Убрав деньги в ящик, она из-под прилавка достала рубашку в целлофановом пакете. — А это тебе мой подарок!

Борис отодвинул рубашку.

— Не надо.

— Почему?

— У меня сейчас денег нет.

— Так дарю же.

— Не возьму.

— Почему?

— Потому, — крикнул Борис, — не нужны мне подарки!

— Ладно, ладно, не кричи, — Раиса убрала рубашку. — И не смотри на меня такими глазами. Не хочешь — не надо.

Она подошла к нему, положила голову на грудь.

— Я же хотела приятное тебе сделать, а ты кричишь. Не надо на меня кричать, Боренька.

Борису стало жалко ее и сделалось очень стыдно за свою вспышку.

— Ладно, не буду, — сказал он, — ты прости меня, ладно?

Она, конечно, простила. И выстирала ему рубашку и быстро высушила ее над печкой и под утюгом. И проводила его до той коряги, на которой они уже сидели однажды.

Как и вчера, висел над камышами «молодик», только был он сегодня чуть поярче. А на воде лежала узенькая стежка от далекой звезды.

Раиса протянула тонкую руку, сказала:

— Сегодня звезды яркие. И близкие, кажется, рукой достать можно.

— Рукой достать! — усмехнулся Борис. — От тех звезд свет до Земли идет тысячи лет. Понимаешь — тысячи лет! Звезда, может быть, уже умерла: сгорела, рассыпалась пылью, исчезла, ее нет, а она все равно светит нам и будет еще светить долго-долго.

— Чудно как-то, правда?

— Не веришь?

— Да нет, я верю, только в голове как-то не укладывается: свет идет тысячи лет…

— И у людей так бывает, — сказал Борис, — умер человек, а светит тысячи лет. Вот Пушкин — убит в тысяча восемьсот тридцать седьмом году, а книги его читает весь мир. И будет читать долго-долго.

Раиса прижалась к нему.

— Ох, ты ж у меня и умный!

— Прямо умней некуда.

— Нет, в самом деле. Я, когда с тобой, кажусь себе круглой дурой. Ты только не задавайся очень… И лучше я хочу быть — для тебя. Правда! И жалко мне тебя бывает… Только ты не обижайся. Ты такой, что всех будешь учить, как жить. Правильно будешь учить, а все равно тебе трудно придется. Люди не любят, когда их учат, а когда в жульничестве уличают — и подавно.

— Значит, молчать, если неправду видишь?

Раиса не ответила, только вздохнула.

— Ты как-то сказала, — продолжал Борис, — живом только один раз, в том смысле — хватай кто сколько может. А вот отец мой говорил другое. Он говорил, что честных людей много, куда больше, чем нечестных, и надо сделать так, чтобы нечестных вообще не стало. Кроме нас самих, никто этого не сделает. И я отцу верю. Он был, знаешь, какой человек!

— Он у тебя был руководящий?

— Почему руководящий?

— Кем он работал?

— Инженером на заводе.

— Конечно, хорошо, когда все живут честно, только так не получается. Видно, уж мир так устроен, ничего не поделаешь.

— Нет, поделаешь. Жуликов надо хватать за руку.

— Ага, ты его за руку, а он тебя по морде.

— Не так черт страшен, как его малюют…

И он рассказал, как заставил Семку снять незаконный вентерь. Борис не хвастал, не преувеличивал, рассказал, как было. Семка действительно утром снял вентерь и унес его в камыши. Вел он себя после этого спокойно, враждебности к Борису не выказывал. И выходило, что не так уж трудно бороться со злом, только надо бороться, а не смотреть на него сквозь пальцы. Для Бориса это было очевидно, однако Раиса почему-то встревожилась.