Владимир Мирнев - На маленькой планете

Дрокин пожал плечами и, развернувшись, увлекая Веру за собой, направился в обратную сторону.

— Ага, трусим! — захохотал пьяно Репиков и снова забежал наперед, развел руки, хихикая и корча рожу. И тут Дрокин шагнул к нему.

— Чего? — сказал он ему. — Чего это ты пристегиваешься к нам? Болван!

— А того, — отвечал Репиков, подходя вплотную к Дрокину. — Я сейчас тебе врублю промеж глаз! Сам болван!

Дрокин, испугавшись, отскочил, а Репиков схватил его за пиджак. Дрокин повернулся к нему, покраснел и сунул ему в руки какую-то мелочь.

— На, — проговорил он, оглядываясь на Веру. — На сорок копеек! На еще две! Только отстань.

Репиков взял мелочь, стал разглядывать, а Дрокин подошел к Вере и хотел как-то разрядиться, стремясь одновременно не проиграть в ее глазах. Он запыхался, дрожал и не мог выговорить ни слова, но все-таки крикнул, повернувшись к Репикову:

— Не смей пристегиваться, пьянь, понял! Сугубо ко мне. Пьянь!

И уже расправил плечи, выпрямился. И в этот момент Репиков с криком бросился к нему, упал на дороге, полежал так с полминуты и опять бросился за припустившимся наутек Дрокиным, поймал за пиджак, а Дрокин все бежал, снимая пиджак, но тот схватил его за штаны.

— Чего тебе?! — задрожал Дрокин, боясь оглянуться на Веру.

— Ты кричал? — спросил грозно Репиков, обхватывая его сильнее и тяжело дыша. — Ты кричал? Мне, старому фронтовику, сорок копеек?!! Ну, сволочь! Рассупо-оню всего-о!

— Что тебе нужно? — спрашивал сдержанно Дрокин, пятясь, а на него наступал Репиков. — Чего тебе нужно? Сугубо спрашиваю. На еще сорок…

— Сугубо, сугубо — кривлялся Репиков, наступая на него. — Сугубо, а я тебе по роже! Вот ты какой голюпчик, сорок копеек… Рас-супо-оню! Все-го-о! Я ее провожать буду. Я…

Репиков отпустил Дрокина, а тот, поправляя галстук, сопел, хмуро поглядывал на него, Веру и молчал. Дрокин отошел от Репикова на почтительное расстояние, потеряв свою так нравившуюся ему приятную осанистость, и в любую минуту был готов дать стрекача. Во всей его фигуре было что-то пугливое, жалкое. Как никогда сейчас он казался забитым, недалеким.

Репиков, ухмыляясь, бормоча что-то про себя, направился к Вере, тоже стоявшей в растерянности и не понимавшей, что же ей делать.

— Пошли! — сказал громко Репиков, беря Веру за руку. — Он мне… Мы с ею…

— Чего? — удивилась она, недоуменно оглядываясь на Дрокина. — Чего тебе?

— Вера, — сказал тихо Дрокин. — Вера Георгиевна, пусть это, сугубо, проводит. Пьян он. Что с него возьмешь?

— Чего? — не понимала она, все больше удивляясь.

Репиков ухмылялся, показывая на Дрокина рукой, призывая того в свидетели, что все согласны с его желанием.

— Иди, — проговорил тихо, с болью Дрокин. — К тебе это не пристанет, — добавил он и, повернувшись неожиданно для Веры и для Репикова, заспешил к гостинице.

Он торопился, но все же услышал, как Вера отвесила звонкую пощечину Репикову, и такую, что шофер, махавший еще руками, когда оглянулся Дрокин, не устоял на ногах и упал. Дрокин остановился, видимо собираясь вернуться, потом сделал еще несколько шагов и опять остановился и, проведя рукой по лицу, направился за Верой.

— Вера!

Она оглянулась, потом секунду, ну две поразмышляла и, обойдя барахтавшегося на земле Репикова, подбежала к Дрокину.

— Подлец, — сказала она шепотом. — Трус! Подлец!

И его постигла бы та же участь, что и Репикова, если бы он не отшатнулся.

Вскоре Дрокин уехал и прислал ей несколько писем и, не получив ответа, перестал писать.

Вот сейчас он снова появился здесь.

Мать, рассказавшая это о нем, называла начальника автомастерской сукиным сыном, вкладывая в эти горькие слова все, что могла вложить только родная мать. Я слушал и тоже думал: откуда появились они? Они, выросшие вместе с нами в деревнях, селах?

Мне спустя два года еще раз довелось видеть Дрокина в Комьях.

Узнав, что я стал работать в крупной областной поликлинике главным врачом, ко мне, когда я вновь приехал в отпуск к матери, пришел директор гостиницы и пригласил посмотреть его заведение, намекнув, что я, как земляк и врач, смогу достать редкое лекарство, — что и благородно и по-человечески, как он выразился. Он говорил витиевато и длинно. Я сразу обратил внимание на его стремление выражаться витиевато, туманно, так что сразу же поймешь, о чем идет речь. За людьми, получившими плохое образование, водится такой грех. Стремление к непонятному даже для них самих разговору, видимо, заставляет этих людей видеть себя с более приятной стороны.

Гостиница, куда я пришел, была новой, отменной. И я, право, не ожидал, что у нас, на станции Комья, заброшенной богом, казалось бы, потому что она находится в стороне от больших городов, вдруг — такая гостиница: стекло, дерево, дорогие телевизоры, светильники, торшеры… И право же, не во всех крупных городах есть такие гостиницы — с отдельными номерами. Так вот, поднялись мы с ним на второй этаж — холл, телевизоры с большими экранами, ковры, паркет, светильники в углах, полированное дерево, — идем по длинному коридору.

Я думал, что все-таки не стоило бы строить такую гостиницу у нас — дорого. Стал открывать все двери подряд. В одном из номеров увидел Дрокина. Он жил в гостинице. Лежал на кровати и спал. Белые ступни ног с легким развивающимся плоскостопием торчали прямо против двери. Я сразу же закрыл дверь, успев увидеть огромный грязно-желтый портфель, несколько пачек импортных сигарет, шляпу, надетую на трость, какие-то побрякушки, щеточки, дамские черные чулки в большую клетку…

Мне говорили, что Вера Сухомкина собирается выходить замуж за хорошего парня, недавно прибывшего из армии. Но в таком случае совсем непонятен приезд Дрокина.

Узнав все это от матери, не поскупившейся на крепкие словца, я как-то смирился с его неприязнью ко мне тогда в вагоне и сам, как это бывает со мной, почувствовал к нему жалость. И неожиданно захотелось поговорить с ним… по душам… Я посоветовался с матерью.

Она согласилась со мной, утверждая, что на станции Комья есть такие же, как Дрокин. Я несколько раз пытался разубедить ее в этом, но мать приводила все новые и новые доказательства в пользу своего утверждения, назвав мне даже номер дома, где жил такой же «начальник автомастерской», — это в Комьях.

1966

— Где дорога? — спросил Сашка Малашов. — Я не вижу дорогу. — Он сел у скалы и закурил, глядя на подходившую Катю Потяхкину.

— Мы не заблудились, — ответил Тимка Шатиков, присаживаясь рядом и оглядывая местность. Насколько хватало глаз тянулись покрытые снегом горы — чернели скалы, обвалы, осыпи, кое-где торчали щетинками на фоне сизого неба кустарник и деревья; колкая пыльца струилась в морозном воздухе, переливалась волнами. В ущелье булькала речушка. Эта речушка и смутила их. Тимка, здешний житель, исходивший, как он утверждал, весь Тянь-Шань в шахматном порядке, речку увидел впервые. Речек он знал много, но ни одна из них не протекала по ущелью.