Владимир Мирнев - На маленькой планете

Тимка, услышав треск скалы, вскочил. Он как будто чувствовал недоброе.

— Друг! — крикнул он Сашке. — Давай назад, чертяка!

— Какие вы друзья? — удивилась Катя.

— Никогда не были, — поспешно ответил Тимка.

— Поняла, — сказала Катя, хлопая ладошками, пытаясь согреться. В это время раздался грохот, и над скалой появилось облако пыли. Тимка бросился к скале. Сашку он увидел на дне ущелья среди камней порушенной скалы. На месте скалы образовался большой выем. Еще висел над ним прах. Тимка не раздумывал. Дорога каждая минута. Он бросился вниз, чувствуя, как у него перехватило в горле, как задрожали руки. Торопливо стал спускаться вниз. Спуск был крутой, почти отвесный. Скалы покрылись ледяной коркой, и Тимка скользил, хватаясь руками за складки, впиваясь ломающимися ногтями в скользящие камни. Быстрее, быстрее! Ему удалось спуститься. Он бросился к Сашке и тут услыхал Катин голос. Она вслед за Тимкой начала спускаться, не удержалась и, распластавшись на отвесной стене обрыва, медленно съезжала вниз. Она могла разбиться.

— Рукавицы сними! — крикнул Тимка. — Разобьешься! Жареный черт! — Но Катя судорожно льнула к скале, боясь оторваться, и вскрикивала:

— Ой-ой! Тимка! Ой-ой!

Тимка подхватил ее внизу. За какую-нибудь минуту Катя обессилела. Почувствовав под ногами опору, она села и заплакала. У нее дрожали ноги и руки, и она не могла стоять, не могла сидеть. Ее трясло.

Тимка побежал к Сашке. Тот лежал вниз лицом, раскинув руки, по пояс засыпанный щебенкой. Казалось, он хотел приподняться и стряхнуть с себя щебенку. Тимка знал, что в таких случаях спешка не нужна. Он осторожно выпростал Сашку из щебенки, камней, перевернул. Лицо его было в крови. Из носа и рта, пузырясь, сочилась кровяная слюна. Но Сашка дышал! Тимка, боявшийся худшего, облегченно вздохнул. Ему стало жарко, и только теперь он почувствовал, как устал, спускаясь по скальному обрыву. Он принес из речушки в раскладном стаканчике воды и смыл с лица кровь. Подошла Катя и опустилась рядом на камне.

— Как же так? — спросила она. — Как же теперь?

— Ему повезло, — сказал Тимка, ощупывая Сашку. Переломов вроде не было. — У нас один слетел точно так же. Напоролся на скалу. Животом. Мы его снимать, а он кричит благим матом. Сняли, а он умер. Сашка родился, когда первый петух курицу клюнул. Такие долго живут.

Тимка начал делать Сашке искусственное дыхание. Он разводил его руки и осторожно, медленно сводил их, прислушиваясь, не раздастся ли хруст, боясь, что вдруг окажется перелом.

— Ночь ведь, — сказала Катя.

По краю обрыва бегала собачка и лаяла и жалобно скулила, просясь вниз. У Кати шумело в голове, и она не могла понять, почему скулила собака, почему уже ночь, и ей неожиданно стало страшно.

— А вода-то прибывает, — сказала она. Обвалившаяся скала запрудила речушку, и вода медленно наступала на камни, грозя затопить их.

— Почему он не очнется? — сказал Тимка. — Все нормально. Пульс восемьдесят два. Чего он не приходит в себя? Я ему дыхание делаю, а он не приходит. Почему?

— Лицо намочи, — сказала Катя. — Отойдет. Он крепкий. Он однажды в институте слетел со второго этажа и только ногу растянул.

— Намочил, а он не отходит, — обиделся Тимка. — Если еще намочить, простудится. Он и так, как лед. Бывают, боюсь, внутренние переломы.

— Бывают, — согласилась Катя. Она, наклонившись над Сашкой, смотрела на его спокойное, в ссадинах лицо. — Ночевать будем в горах?

— А где еще? — крикнул Тимка. — Сама знаешь!

— Не сердись. Я еще в себя не пришла.

— А ты приди. Возьми и приди, — буркнул Тимка, поднял Сашку и понес по ущелью вниз. — Видишь, какой у него теперь азимут?

Он прошел метров двести, выбрал место под камнем с подветренной стороны и опустил на удобное место Сашку и сел сам.

— Здесь, — сказал Тимка. — Здесь костерик соберем. Отойдет он. — Я тебе говорю. — Тимка тихонько похлопал ладошками по Сашкиному лицу, и тот, застонав, открыл глаза.

— Я вам кричал? — спросил шепотом Сашка. — Я не знал…

Он говорил медленно, тихо, постепенно приходя в себя, до конца еще не понимая, что произошло, пытаясь осмыслить происшедшее. Он еще смутно различал лица, и оттого, что было уже темно, терялся, ему казалось, что он еще не совсем пришел в себя.

— Хорош ты, азимут! — сказал Тимка. — У тебя точные азимуты. Таких субчиков в инкубаторе держат.

— Я не виноват, — простонал Сашка. — Будь ты на моем месте, то бы случилось.

— Дурак ты, вот кто! — крикнул Тимка. Сашка, постанывая, попытался встать, но не смог. Он только сумел сесть, но сразу же почувствовал, как захлестнуло болью в груди, и откинулся на спину. Но во что бы то ни стало желая показать, что ни в чьей помощи не нуждается, снова сел, и от напряжения и боли у него на лице выступил пот. Ему было тяжело. Тимка, насвистывая, пошел собирать для костра хворост. Он свистел нарочито громко, беззаботно, будто ему и дела не было до происшедшего.

— Шарик! — крикнул он. — Н-нах!

Вверху залаяла собачонка, и Тимка, не осознавая, что делает, стал карабкаться наверх, потом, поднявшись, вместе с дрожащей от страха собачкой начал спускаться. Он будто старался показать, что ему все нипочем. Спустившись, насобирал для костра хвороста. Разгораясь, задымил костер.

Потемнело. Небо опустилось еще ниже. Из черного его нутра вывалились крупные звезды и, не моргая, уставились на костер. Все молчали, Сашка, стараясь не стонать, скрипел зубами.

— Что молчите? — спросила Катя. — Говорите чего-нибудь.

Она беспокойно оглянулась на Тимку, Сашку, и ей было непонятно, почему они не могут говорить спокойно, а обязательно стремятся раззадорить друг друга; ей было это непонятно, и она пугливо смотрела на них, не зная, что предпринять. Тимка пыхтел, раздувая костер. Его лицо от костра было красное. Глядя на него, Катя почему-то думала, что он шаманит у костра, и в темноте, в ярких дымчатых бликах, под этим небом с неморгающими звездами, среди этой хрупкой горной тишины, Катя не могла представить себе Тимку другим, таким, каким привыкла видеть его в партии. Сейчас она пугалась его.

— Давайте расскажем, где кто живет, — попросила Катя. — Тим, начнем с тебя?

— Нечего, — буркнул Тимка. — Пусть он. Все равно начал уже.

— Сколько тебе лет? — спросила Катя.

— Двадцать два. А что?

— Ну? — удивилась Катя и пристально поглядела на Тимку. — Ты моложе меня. Моложе всех нас. Ты сопляк почти. Ты такой молодой!

— А ты старее? — недоверчиво спросил Тимка. — Что-то не видно.

— Уж старше тебя. Где ты живешь?

— В Георгиевке, под Фрунзе. А что? Дорога Алма-Ата — Фрунзе через нее проходит.

— И свой дом у вас?

— Свой дом и сад. А что?

— Вино у вас свое? Я все время мечтаю попить настоящее вино.