Н Огнев - Дело о мертребе

— Дурак, — сказали без звука глаза Дарьи Петровны Малкину, но рот, не теряя торжественности: — Позвольте мне разъяснить, товарищ Малкин. Конечно, подозревать мальчиков в действенной, я бы сказала, активной роли — не станет никто. Но, говоря языком корпуса деликти, остается еще пассивная роль, — я бы сказала — роль соучастника в преступлении. Мне, конечно, неприятно, но экз-офицьо я должна сказать: виновны двое — и они должны сознаться. Да, двое.

Молчание явилось внезапно, как громовое эхо слов Дарьи Петровны, таким впечатывающимся в слух и в мозг словом: двое, что неровная, сухая трескотня ламп дошла до сознания не сразу, а постепенно, нарастая, усиливаясь, доходя до мучительного грохота, доводя сердце до пароксизма тоски. И бесконечное эхо так и продолжало бы прыгать из одного угла в другой:

— Двое?

— Двое?

— Ты?

— Ты?

— Нет.

— Нет.

— Если бы внезапный твердый голос не разрезал его, как ножницами:

— У меня есть предложение.

— Это вы, Всеволод… (— Бирючев — подсказали голоса)… Всеволод Бирючев. — Малкин судорожно выдохнул воздух. — Да. Пожалуйста.

— Я предлагаю — во-первых, пусть без взрослых, а во-вторых, разделиться мальчикам и девочкам. Мальчики пусть идут хоть в большую спальню, а девочки в залу. Там сговориться.

Лампы не успели ответить — шумно шаркая ногами, перепрыгивая через скамейки, напирая друг на друга, ребята повалили к выходам.

— Я, собственно, не понимаю такой постановки вопроса, — заговорила Зинаида Егоровна, моргая усиками на Малкина. — Что они могут — что могут решить? Решать должны мы, а вовсе не они. Никакая новая школа, — никакая школа не учит, что ребята могут, простите за выражение, родить. Быстрые и решительные меры пресечения — вот что может помочь, а не какие-то там совещания. Я, со своей стороны, могу сослаться на авторитет Амоса Коменского и Песталоцци, которые говорят…

— Может, обойдемся, — ну, скажем, без ссылок? — услышав о Песталоцци, поморщился Малкин. — Я согласен, что должны быть конкретные меры, — но какие? Этот, что ли, вопрос мы должны обсудить, а не ссылки…

— Позвольтт мнээ… — волнуясь, сказала Гильза Юстовна, сморщив лицо больше обыкновенного. — Я, конешно, заведует хозяйств, но есть один общи мораль, обязательны для всех. Этот мораль ми должен держать что б ни стал… Бэээз мораль джить нельзя. Эсли ребонк нарушиль мораль, — ребонк нэ может джить в детски дом. Sʼist festgestellt. Данни слючи ми должен так и действовать.

«А ведь так нельзя, — надо ребят защитить», — мелькнуло в голове у Малкина, и поэтому он сказал:

— Разве вы кого-нибудь подозреваете?.. Впрочем, это потом. Теперь, думаю, следует кончить обсуждение, — ну, скажем, конкретных мер. Дарья Петровна, вы просили слова?

— Я могу только с естественной, естественно-исторической точки зрения подойти к вопросу, — ответила Дарья Петровна, заглядывая в глаза Малкину. — Простите, мне неловко, но я экз-офицьо обязана говорить. Так же, как мы ребят учим подтираться и отучаем от скверной привычки — не подтираться («Красивая женщина, а что говорит», — с тоской подумал Малкин), — так же мы должны отучить их от преждевременных родов и вообще от половой распущенности. Я предлагаю освидетельствовать всех девочек.

— Зачем всех — зачем всех, Дарья Петровна? — стремительно взвилась кверху Зинаида Егоровна. — Тут совершенно достаточно, совершенно достаточно будет одной. Я не подозреваю, — я прямо уверена, что это — Оболенская. Ее и нужно — ее и нужно освидетельствовать. Зачем же мучить — зачем же мучить всех детей? («Туда же, заступается», — подумал Малкин). Это — это совершенно излишнее… Так как Оболенская вообще игнорирует всякие правила, то ясно, что от нее можно ожидать всего. Кроме того, она уже в четвертом детском доме.

— Простите, я Оболенской не знаю, — внезапно нашел себя Малкин. — Что это за Оболенская — и какие, ну, скажем, нарушения правил ей, ну, что ли, инкриминируются?

— Она грубая — она грубая и дерзкая, — твердо, не допуская возражений ответила Зинаида Егоровна. — Мы все думаем, что она морально-дефективна. Все современные психологические данные и идеи учат, что в среде здоровых детей, в среде здоровых детей — нельзя содержать морально-дефективного ребенка. Кроме того, Песталоцци…

— Нельзя же так, — отчаянно и грубо стукнул кулаком по столу Малкин. — Тут о живом человеке речь идет, а вы все про Песталоцци. Откуда вы заключаете, что Оболенская дефективна?

Во внезапную малкинскую горячность крутящимся переплетом, нескладными перебоями, истерикой, брызгами, каскадом — полетели слова:

— Как, чем дефективна?

— Груба, как кухарка!

— Подозревается во лжи!

— Бэлье стирайт — не полоскайт!

— С мальчиками шушукается!

— С Сережей гулять вечером ходила!

— Разговаривает по ночам!

— Пляток не сморкайт — в палец сморкайт!

— Позвольте, позвольте, — стараясь быть зычным, надрывался Малкин. — Разрешите… Так нельзя… Я, в свою очередь… Да позвольте же… — сердитым криком, — к порядку! Мне, со своей стороны… Я, как инструктор, должен позволить себе сделать, ну, скажем, маленькое замечание… Конечно, вековая распря между отцами и детьми… («Ну, какой я, к шуту, инструктор, когда я бухгалтер», — мгновенно и досадно пронеслось в голове). Я улавливаю у вас с детьми известную рознь. Здесь — в противовес другим детским домам — наблюдается известный разнобой.

— Никакого разнобоя нет. Какой разнобой? Какой разнобой? — затарахтела Зинаида Егоровна. — Если ребята грубы, дерзки, распущены во всех смыслах, то это не разнобой, а условия современной действительной жизни. Мы в этом — мы в этом не виноваты. Слышите — слышите, как шумят. Спокойно быть не могут — рев. Рев! Сплошной рев! Хулиганство! Распущенность!..

— При обсуждении такого — ну, скажем, важного вопроса, трудно… — начал было Малкин, но в столовую, шумя и торопясь, толкая друг друга, уже входили ребята.

Очевидно, собрания в зале и в спальне кончились одновременно. Малкин отметил напряженную сдержанность, углубленную серьезность лиц и еще тверже решил «выручить ребят из беды». Совсем как враги перед сражением, перед серьезным боем, горели безабажурные лампы.

— Ну-с, приступим, — сочувственно начал Малкин. — Кто же выступит, — ну, скажем, первый? Кто, так сказать, просит слова?

— Мы! Нам, девочкам… — почти исступленно крикнула девушка, севшая прямо против Малкина. — Нам слово!

— Я попрошу — я попрошу — прежде всего потише, — громко и вызывающе сказала Зинаида Егоровна. — Что за неприличный тон?

— Ну-с. Позвольте-с, — досадливо сопя, перебил Малкин. — Нельзя ли просить слова? Итак — слово девочкам. Только как же? Всем сразу, а?