Вениамин Тихомиров - Небо закрыто льдами [Документальная повесть]

Глава 4

Один плюс один. Ученые с голубыми воротничками. Профессор атомных дел. «Железный Рюрик»

Есть одно неудобство в нашей подводной службе.

Лодка идет на глубине. Идет день, другой, неделю… И все это время ты света вольного не видишь. Не ощущаешь теплоты солнца, не можешь насладиться чистым холодным сиянием полуночных звезд. А как хочется после вахты выбежать из отсека на верхнюю палубу, несколько глотков морского утреннего воздуха вдохнуть! Но этого нам не дано. Вернее, мало отпущено по нормам довольствия службы.

Наша лодка уже несколько суток идет на глубине сквозь черную бесконечность подводного мира. Сюда не доходит свет солнца. Здесь вечная тишина.

Конечно, мы этого не замечаем. В лодке светло, тепло, чистый воздух. Никакой глубины не чувствуется. Только приборы напоминают об этом.

У карты, что висит в кубрике на переборке, собрался народ. Стрелка курса указывает прямо на север.

— Где мы сейчас идем?

— Льды начались уже?

Эти вопросы по нескольку раз задавали мы друг другу в первые дни похода. С этими мыслями мы ложились спать. Они же встречали нас утром. С ними мы шли на вахту. Так бывает всякий раз в начале плавания. Потом привыкаешь ко всему, и походная жизнь становится по-будничному обычной.

Дел и самых разных забот много, но особое внимание уделяется боевой подготовке. Лучших условий, чем дальний и сложный поход, для учебы не сыщешь: обстановка такая же, как в настоящем боевом поиске. Дальний поход для подводника — главный экзамен. А сдать этот экзамен особенно для нас, имеющих дело с кораблем нового типа, оказалось делом нелегким. Перед атомоходами задачи ставятся в тысячу раз сложнее, чем перед обычными подводными кораблями.

…Тревога! Из центрального поста летит команда «Приготовиться!».

Лодка собирается для прыжка.

Замерли в своем отсеке акустики. Для них сейчас не существует ничего на свете, кроме шума винтов пойманного приборами «противника».

Приросли к пульту локатора радиометристы. Для них вся жизнь сейчас сосредоточилась в тревожном мерцании экрана.

Напряжен, как струна, мичман Луня. Он самый главный человек на лодке сейчас — рулевой-горизонтальщик. На его плечи падает вся тяжесть работы, когда командир выводит лодку на боевой курс. Только от рулевых-горизонтальщиков, от того, как точно будут держать они лодку на глубине и на курсе, зависит успех или неудача штурманского расчета торпедного удара.

А мичман Луня думает сейчас о старшине Шепелеве и о его матросах. Их задача — чтобы ювелирно точно работали гребные винты. Несколько лишних оборотов — и на секунду отклонится лодка от курса. Всего на секунду опоздает заметить это рулевой-горизонтальщик, на тысячную долю градуса даст отклониться кораблю — и работа всего экипажа окажется ненужной.

Мичман Луня бледен от напряжения. Он единственный человек, кто стоя несет вахту в центральном посту. Потому что раньше, чем скажут ему об изменении дифферента лодки приборы, почувствуют это ноги рулевого-горизонтальщика, мгновенно почувствует он перемещение центра тяжести, едва-едва лодка отклонится от курса. Луня стоит спиной к остальным у своих рычагов и маховиков и не видит никого, а в такие тревожные мгновения очень тяжело быть один на один с самим собой…

Атомоход стремительно вспарывает толщу воды.

Вся лодка думает о нас, торпедистах, — людях из первого отсека. Вся лодка работает на нас. Мы — завершение этой работы.

Так тихо у нас в отсеке, что я слышу, кажется, стук собственных ручных часов.

— Аппараты… товсь!

— Есть аппараты товсь!

Пауза — секунда, но кажется вечностью.

Выстрелом в радиорупоре:

— Пли!

Эхом отрепетовал команду Крикуненко и рванул рычаги на себя.

Лодка стремительно меняет курс.

Только сейчас мне становится предельно понятным, как трудно работать командиру и всем, кто рядом с ним в центральном посту.

Это ведь не над водой, где все видно, где можно определиться визуально, где «противника» видишь глаза в глаза.

Это поиск почти вслепую, сквозь угольную толщу воды: поиск, основанный только на вере в приборы, в свое мастерство и профессиональную интуицию. Это работа невероятной трудности, потому что времени на решение задачи отпускается ровно столько же, сколько и надводному кораблю, а лодке приходится, выполняя те же сложные и стремительные маневры, преодолевать еще и тяжесть тысяч тонн воды, сдавливающей ее гигантским прессом со всех сторон.

Я не успеваю как следует подумать обо всем этом, потому что снова звучит команда:

— Аппараты… товсь!

И все начинается сначала.

Мы устали на торпедных стрельбах. В кубрике в тот вечер шутили мало.

Перед отбоем в кубрик пришел Чикин. Он был хмур и озабочен. Он ждал, пока соберутся ребята, и похлопывал по колену знакомым всей лодке затрепанным своим блокнотом. Ребята называли чикинский блокнот «кондуитом» и побаивались его, потому что записи в нем ничего хорошего не обещали.

— Давайте, ребята, подобьем бабки, — сказал Чикин. — Пока невеселые у нас результаты, и лучше сразу в них разобраться, чем потом путаться. Потом поздно будет…

Кубрик притих настороженно.

— Была у нас сегодня торпедная стрельба. Главные запевалы в ней — торпедисты, но работала на каждый залп вся лодка… Я прошел по боевым постам, поговорил с командирами отделений и боевых частей. Посчитал потом с карандашиком, и вот что у меня вышло…

Чикин раскрыл блокнот.

— На первом залпе сами торпедисты потеряли полминуты — замешкались у приборов. На втором залпе по той же причине — двадцать секунд… Мотористы не смогли держать постоянное число оборотов — кое-кто у реверса не справляется — и лодка целых сорок пять секунд рыскала, пока твердо легла на боевой курс. Акустик не сразу взял цель — еще полминуты… Около трех минут уже набралось, а я остальных еще не считал. Плохо получается, братцы, — это мы по надводной цели стреляли; а попадись лодка — не думаете же вы, что командир на ней глупее нашего окажется, а команда слабей!.. Да за эти три минуты «противник» поизворотливее от нас бы труху оставил!

По кубрику прошел легкий шумок. Кто-то пробовал оправдываться и спорить.

Я вспомнил и первый торпедный залп и второй и прикинул, откуда у нас набралась эта неприятная минута, и подсчитал, покраснев, что пятнадцать-двадцать секунд висит и на моей совести: надо было работать, а я о постороннем замечтался. В настоящем бою это дорого обошлось бы всей лодке.

Я попытался представить себе, чем бы это могло кончиться, случись бой на самом деле, — и мне стало не. по себе. Я оглянулся на ребят. Многие сконфуженно прятали глаза. У них, наверное, дело было тоже не в неопытности.

— …Ну, опоздал я на пять секунд рубильник переключить, — горячился Федя, дружок мой. — Так не потому, что я не знал, где он, и не мог его сразу найти. Я знаю, где все мои рубильники, я в них с закрытыми глазами разберусь! Просто подумалось о чем-то — вот и вышла накладка. Так ведь я не виноват, мысль — она не электрическая лампочка: взял и выключил! И неопытность тут ни при чем. Я в отряде в троечниках не ходил. У меня пятерки по электротехнике были!