Вениамин Тихомиров - Небо закрыто льдами [Документальная повесть]

Матросское «ура» прогремело на корабле. Мне подумалось даже, что его услышали льды, все еще закрывающие небо. Но, конечно, они ничего не слыхали. Враждебно по отношению к нам настроена океанская глубина, не хотела мириться она с поражением, ждала настороженно, что в последнее мгновение мы сорвемся, допустим ошибку. Вот уж когда отыграется на нас глубина!..

Но уже ничего не сделать с нами непокорному океану. Под силу ему разве только заглушить матросские голоса.

— Искать полынью! — отдана долгожданная команда.

Время снова резко меняет темп.

Ну когда же?

Проходит, по-моему, целая вечность…

— Вижу чистое небо!

— По местам стоять! К всплытию!

Замедляется бег. Мертвая тишина.

И — нарастающий гул насосов, продувающих балластные цистерны.

Пошли!

…Легкий, едва ощутимый всплеск — это над водой показалась рубка. Закачало слегка. Никто не почувствовал бы этого, случись такое не сегодня, не сейчас. Но в эти минуты на любой звук, на любое движение отзываются напряженные нервы.

— Отдраить люки!

Какой приятной музыкой звучат для нас эти слова и далекий топот кованых матросских каблуков по гулкому трапу!.. Счастливцы ребята, они первыми глотнут свежего воздуха, увидят небо над полюсом!

…Знакомым было небо над головой, знакомо горбились торосы, голубела в полынье вода, и знакомая тишина лежала из края в край над белой бесконечностью ледяных полей.

И все-таки что-то было иным.

Голубее обычного было небо. Ярче и радостнее светило солнце. Завораживало сияние льдов. Хотелось погладить ладонью изумрудную тихую воду.

Устало покачивался среди мелкого битого льда атомоход. Успокаиваясь, все тише подрагивала под ногами палуба. Все явственней слышался плеск воды за бортом, и ощутимой, материальной была тишина — ее, казалось, можно было медленно цедить сквозь пальцы.

Мы дошли до полюса — и не верилось в это. Не верилось, что эта вот полынья, хищно изогнувшаяся среди торосов, — почти над самым полюсом, над самой верхней точкой Земли; и что и небо это и снега — тоже у полюса.

И оттого, что не верилось, не воспринималось сразу все это — молчали на палубе моряки, щурясь от солнца, жадно вглядываясь в нехоженую, не тронутую человеком белую пустоту.

Один только Жильцов не мог позволить себе никакой разрядки. Атомоход тихо дрейфовал, и клыкастые края полыньи беззвучно скользили рядом с бортами корабля, и надо было точно рассчитывать каждый сантиметр хода, чтобы именно сейчас, именно в эту минуту не случилось никакой беды.

Атомоход медленно втягивался в узкую часть полыньи. Жильцов ни на мгновение не отрывал взгляда ото льда, изредка бросая короткие, как выстрелы, команды. Это была огромная по напряжению и ювелирная по точности работа. У рулевых в центральном посту и у вахтенных машинистов потели сейчас от напряжения ладони. Секундное опоздание с выполнением нужной команды грозило бедой.

— Можно швартоваться, Лев Михайлович. Лед хорош. «Берег» чистый…

Петелин говорит совсем тихо, но полушепот его явственно слышен всем.

Можно швартоваться — значит, через минуту мы будем на льду. На льду Северного полюса!

Попробуйте представить себе, какие переживания принесла с собой эта мысль. Я не берусь описать их. Я знаю, что слов у меня не хватит.

— Сыграть большой сбор всех свободных от вахты!

Жильцов едва сдерживает волнение.

— Приготовиться к выносу на лед Государственного флага!

Посреди ровной площадки небольшим возвышением снежный холм — место, где будет установлен флагшток.

На торжественные построения положено являться в парадной форме. Сегодня мы этой возможности лишены. Работа не окончена, и некогда снимать робу матросам и офицерам, потому что стоянка будет недолгой.

Замерли ребята в строю. Тихо-тихо. Не скрипнет снег. Только гулко стучит в висках кровь, и от великого волнения трудно дышать, да еще — слепнем от солнца…

— Поднять над Северным полюсом Государственный флаг Союза ССР!

Гремит «ура». Эхо долго не может успокоиться над льдами.

Алым огнем плещется над полюсом флаг, и словно теплеет воздух от этого маленького костра, который вдруг напомнил нам о далекой земле.

— Что я могу сказать вам, товарищи?

Петелин смотрит на нас, и во взгляде его теплота, непривычная для этого молчаливого и скупого на ласку человека.

— Мне трудно найти слова. Да и не передадут они того, что испытываю я сейчас здесь, рядом с вами, на самой «крыше» Земли. Мы взяли ее штурмом. Все было хорошо. И за это большое спасибо всем вам! Вы сделали все, что полагалось и как требовала этого работа. Спасибо!..

Полчаса на отдых.

Полчаса свободного времени.

Рассыпался строй. Зашумели, дав волю радости, смеются кругом, лепят снежки, пробуют каблуками лед, возятся, как мальчишки. И даже Петелин, поддавшись общему возбуждению, сбросив рукавицы, задумчиво мнет в пальцах снежок и улыбается чему-то своему.

Мне хотелось побыть одному. Я отошел в сторонку и долго не мог закурить на ветру — слишком туго набитые папиросы лопались, шурша, в моих пальцах.

Отец когда-то хотел, чтобы я за него сделал все то, чего не успел он сам, чтобы я за него побывал в тех местах, куда война не дала добраться ему.

Я выполнил его волю. Дальше добираться некуда. Отсюда все пути ведут обратно — только на юг.

Как хочется сказать ему это сейчас!

Но случившееся не поправишь. Погибшие не возвращаются.

Ребята дурачились и играли в снежки; собравшись в тесный кружок, отводили душу — плясали «Яблочко».

Совсем рядом с нами, у края полыньи усталым китом покачивался на воде наш атомоход. И я подумал, что если бы мне предложили сейчас перейти на другие корабли — я ни за что бы на это не согласился.

Хорошо ходить на эсминцах — там просторнее кубрики, там палубы всегда открыты солнцу и ветру, там есть где и чем отвести душу, если вдруг станет не по себе: эсминцы — это целые плавучие города.

Я люблю смотреть, когда уходят в море торпедные катера. Там дух захватывает стремительная неукротимая скорость, и, наверное, самые отчаянные из отчаянных ребят собираются в экипажах этих маленьких суденышек, обгоняющих ветер.

Но мне больше по душе теснота наших отсеков и суровый аскетизм нашей подводной работы.

Наше подводное дело — дело настоящих мужчин.

Я смотрю на могучие, стремительные обводы корпуса атомохода и ловлю себя на том, что думаю о лодке, как о живом человеке, с которым выпало мне делить трудности и удачи, который ни разу не отступился от цели, ни разу меня не подвел.

Как летчики привязываются сердцем к своим самолетам, так и я, чувствую, накрепко прикипел сердцем к своему кораблю.