Аркадий Минчковский - В наши дни

— Да нет, — пожал плечами Рябиков. — Дочка… Знаете… Придумала взять собачку с улицы.

— Добрая душа, — вздохнула костюмерша и понесла шляпы дальше.

Когда он вернулся домой, собаки в квартире уже не было и никто о ней не вспоминал. «Добрая душа» Тоня встретила его молча. Петр Васильевич знал: так она выражала свой пассивный протест досадившим ей взрослым. Она могла молчать несколько часов, послушно делать все и молчать. А у Петра Васильевича при этом боролись два чувства: одно требовало, чтобы он делал вид, будто не замечает ее упрямства; другое, более близкое его натуре, вопреки рассудку, сближалось с Тониной обидой. Ему было жаль, что пришлось помешать добрым намерениям девочки.

Помолчав некоторое время, Рябиков не выдержал.

— Ну, — спросил он, стараясь казаться вовсе незаинтересованным, — куда же ты дела свою собачку? Нашлись хозяева?

Тоня решительно помотала головой.

— А где же она?

— У Толика.

— Как у Толика?

— Он попросил свою маму, и она оставила. Мы повесили объявление на дереве. Его мама сперва не хотела, но Толик просил, просил… И она оставила собачку, хоть до утра. А утром придут хозяева.

— Ну, а если хозяева не придут?

— Толик все равно не даст ее прогнать. Он добрый.

Рябиков понял, что это камешек в его огород. Нужно было понимать — он злой, потому что не пожалел собаки. И в квартире тоже, наверное, все злые. До чего же ему хотелось объяснить дочери, что он и без уговоров позволил бы оставить собачку, живи они в отдельной квартире. А так одна она, Тоня, доставляла соседям столько беспокойства. Но ведь получилось бы, что он перед ней чуть ли не оправдывается. Нет, Тоня должна привыкать к слову «нельзя». Об этом Петр Васильевич хорошо знал из статей о воспитании детей, которыми стал интересоваться в последнее время. Правда, всякий раз приходил к печальному выводу, что далек от рекомендуемых педагогических истин.

Перед сном Рябиков докуривал сигарету на утихшей, чисто прибранной кухне. Он думал о том, что ему — в общем покладистому и уступчивому — нравится настойчивость, которая стала проявляться в маленьком Тонином существе. Та черта, которой, может быть, не хватало ему в жизни. Он понимал — упрямство дочери принесет им с Аней еще немало хлопот, и все же не предпочел бы ему кротость и послушание.

Были новости.

На улице выстроили леса из железных труб и стали наводить красоту на давно не ремонтированном фасаде дома. Во дворе меняли какие-то трубы. Двор изрыли канавами и ядами. Домой пришлось ходить по железным мосткам. Мостки гремели, и Тоня любила на них прыгать.

Были новости и дома.

Олег Оскарович напечатал рассказ о том, как девочка в коммунальной квартире, решив натереть «общий» пол, взяла чужой старенький электрополотер и сломала его. Девочке крепко попало. Но другие жильцы, объединившись, купили новый отличный электрополотер и предложили им пользоваться и владельцам давно изношенной машины. Чувство коллективности победило. В квартире задумали приобрести даже общий пылесос. Вышло так, что напроказившая девочка сломала долголетние индивидуальные устои.

Мария Гавриловна поверила в подлинность описанных событий.

— Вот уж правильно люди в той квартире поступили, — заявила она.

— Это вы в точку, — сказала Рита, увидев Кукса. — Будто и не вы писали.

Олег Оскарович не обиделся. Он решил, что это все-таки комплимент.

Августа Яковлевна тоже не осталась равнодушной.

— Поздравляю, поздравляю, — заулыбалась она, повстречав в коридоре соседа. — Очень милая вещица… Есть наблюдательность. Я, знаете, придирчивый читатель… В молодости я предсказала большую будущность Маяковскому. Все тогда на меня махали руками… Поздравляю. Ребенок у вас — прелесть!

Супруги Наливайко своего мнения о сочинении Кукса не высказали, хотя все знали, что газету они видели и рассказ прочли.

Впрочем, вечером следующего дня, когда на кухне собралась женская половина квартиры, Ольга Эрастовна, не обращаясь ни к кому, вдруг сказала:

— Действительно. Кто в наше время, когда кругом такие события, станет трястись над каким-то электроприбором. Наш, например, и стоит в коридоре, чтобы им могли пользоваться другие.

Свой успех Кукс перенес с достоинством человека, способного на большее. Он давно подозревал, что создан не для эстрадной сатиры. Купив несколько номеров вечерней газеты, где рассказ его был напечатан с рисунками, он, отодвинув в сторону сметы, уселся за стол, готовый к новым литературным подвигам.

Были новости и другие.

С некоторых пор Рита перестала ходить на танцы.

Что-то вообще изменилось в ее жизни. По утрам она столь же стремительно, как и прежде, покидала квартиру с толстой книгой в руках. Зато вечерний режим был резко нарушен.

Тоненькие каблучки уже не стучали в седьмом часу в коридоре. По вечерам Рита сидела дома, читала или смотрела телевизор. А порой — что-то мелко и длинно писала на листках почтовой бумаги. Мария Гавриловна ходила по квартире молчаливая и загадочная. Чувствовалось — надвигаются немаловажные события.

Однажды Рита принесла домой большой, пахнущий лаком чемодан с пластмассовыми уголками. Стало понятно: жить в квартире Рите осталось недолго.

Так оно и случилось. Вскоре ее тетка сообщила соседям, что Рита «записалась с военным». Это был тот самый моряк, который раза два появлялся в квартире и стеснительно здоровался с теми, кто ему встречался, а потом бесшумно исчезал в поздние часы.

Вечерней Рите пришел конец. Начес, напоминавший уланскую каску, обрел более сдержанные очертания. Движения сделались медлительней и уверенней.

И вот не стало знакомой нам Риты дневной. Ее молодой муж, военно-морской летчик, служил на Севере и теперь вызывал Риту к себе. Был куплен билет до Мурманска. Рита взяла расчет и стала готовиться к отъезду.

Узнав о том, что жить молодые будут в Заполярье, Ольга Эрастовна невольно поежилась:

— Главное, чтобы у вас была теплая квартира. Холода там фантастические.

— Ничего, другие живут, и мы привыкнем, — не задумываясь ответила Рита.

Ее поздравляли несколько дней.

Аня и Петр Васильевич подарили Рите складной электрический утюжок.

— На два напряжения, — пояснил Рябиков.

Мария Гавриловна вздохнула:

— Жизнь твоя теперь перекладная будет. Везде сгодится.

Августа Яковлевна, узнав об отъезде, обняла Риту.

— И очень хорошо, — произнесла она. — Молодые люди должны начинать с трудного. В мое время считалось бог знает каким подвигом уехать жить в Иркутск. Но были всегда передовые люди.

Наливайко посоветовал выписать «Ленинградскую правду».

— Будете себя чувствовать как дома.