Аркадий Минчковский - В наши дни

Все будто было ладным. В кармане висящего рядом светло-серого пиджака лежала телеграмма о том, что пульмановские вагоны с имуществом театра прибыли на станцию назначения в город, где вскоре должны были начаться гастроли.

По имевшимся сведениям, предварительная продажа билетов сулила аншлаг на все полтора месяца. Даже осторожный, по-профессиональному суеверный, бывалый администратор не предвидел ничего огорчительного.

Обстановка купейного уюта располагала к воспоминаниям об иных временах. Он смотрел в отворенное окно на проплывавшую степную ширь с кудрявой зеленью хуторов, как островки поднимавшихся среди моря начинавшей золотиться пшеницы, и думал о том, что где-то невдалеке от этих мест он, молодой и худущий, красноармейцем разъезжал в разукрашенном агитвагоне. Не похожи были нынешние бескрайние поля на те, прежние, раскроенные на делянки, будто лоскутное деревенское одеяло. Была та земля не раз потоптана конными полками и белых и всяческих — каких только их тут не гуляло! — лютых банд. Лихое было, неспокойное время. И все-таки молодость, какой она ни сложилась, оставалась молодостью. Давние дни, когда они, «агитчики», неделями ели пшенный суп с разваренной воблой и спали на своих шинелях, ими же умудряясь и укрываться, казались сейчас бесшабашно веселыми, а вовсе не голодными, походно изнурительными.

С вокзала Аркадий Павлович отправился в лучший отель города. Он поехал туда на извозчике, о которых в Ленинграде уже успели позабыть. Старая потасканная пролетка с добела вытертой на сгибах сиденья кожей, но еще с зеркальными фонарями на помятых крыльях лишь рождала догадку о ее богатом прошлом. Тощая пара лошадей была такой же старой и исхудалой, как и возница с большими усами, когда-то, наверно, бравыми и черными, а теперь серо-седыми и обвислыми. И хотя на уздечках коней были укреплены наглазники, слабо верилось в то, что эти повидавшие всякого на свете старушки могут еще чего-то пугаться.

До отеля можно было прекраснейшим образом дойти пешком. Но он знал, что здесь еще не отвыкли встречать людей по одежке, и взял извозчика.

А город был с тенистыми бульварами. Проезжали мимо костелов старинного внушительного вида с изобилием лепки на фасадах. Дома были и старые, с черепичными крышами, и многоэтажные, с широкими стеклами витрин. С боковой стены — брандмауэра — одного из них поблекшие рекламные танцовщицы зазывали Аркадия Павловича в уже не существующее ночное кабаре.

Он не ошибся в расчетах. В отеле встретили с почтительным вниманием. Гладко причесанный пожилой портье, протянув ключ, сказал, что телеграмма из Ленинграда получена и номер приготовлен. Поднимаясь по лестнице за швейцаром, который, взяв его легкий чемодан, шел впереди, Аркадий Павлович с улыбкой представил себе, как будут удивлены этакой обходительностью директор и те, кого он поселит в этом отеле.

Позже, сидя в пустом в предвечерний час ресторане за столом с белоснежными пирамидками накрахмаленных салфеток, он думал о том, что внимание к гостю не такая уж дурная вещь, и поблагодарил официанта — старичка в поношенном смокинге, принесшего ему красиво уложенную закуску и совсем маленький графинчик с хорошо остуженной водкой.

Именно в эту минуту к его столику подошел тучноватый мужчина в старомодной визитке и светлом жилете. Отрекомендовавшись управляющим, он поинтересовался, доволен ли «товарищ директор» номером, в который его поселили. Аркадий Павлович не стал поправлять управляющего — в свое время успеется — и ответил, что номер у него хороший. Тот удовлетворенно осклабился, причем его аккуратные седые усики вплотную подскочили к носу, и сказал, что будет рад, если останутся также довольны «Панове артисты», которых он счастлив принять в отеле.

Управляющий отошел, а Аркадий Павлович про себя отметил, что слово «товарищ» тот выговаривал с некоторым трудом, зато «пан» и «панове» произносил с привычным шиком.

Рассчитываясь со старым официантом, он узнал, что управляющий был не кем иным, как бывшим хозяином отеля, оставшимся в нем служить на новых правах.

После запоздалого обеда пошел прогуляться по городу.

Дневной зной спал. Остывали разогретые с утра стены, в обсаженных зеленью улицах дышалось легко. Небо густело и становилось сиреневым. Солнце светило щадящими розовыми лучами, которые придавали всему, что было вокруг, картину предзакатного покоя.

Настежь были растворены массивные двери костелов. Из каменного их нутра веяло прохладой и слышалась органная музыка.

Сам того не заметив, Аркадий Павлович оказался на вокзале. Это было как нельзя ко времени. Там он легко отыскал телеграф и направил в Ленинград Лидуше «депешу», сообщив, что прибыл благополучно и устроился хорошо.

Выйдя из телеграфного зала, он решил, раз уж все равно здесь, посмотреть, где стоят вагоны с театральным грузом, и разузнать расположение товарной станции. Вскоре, никем не останавливаемый, он перешагивал через рельсы и, с риском замазать обшлага светлых брюк, приближался к издали узнанным трем пульманам.

Было еще достаточно светло, когда, поглядывая под ноги на черные, пропитанные мазутом шпалы, Аркадий Павлович обошел вагоны кругом, с удовольствием убедившись в том, что все замки и пломбы были в полной сохранности. В заполненных до отказа вагонах прибыли бутафорские арки Тауэра и пустотелые колонны петербургских особняков. Свернутые валами, лежали живописные задники. Теснились десятки мебельных гарнитуров, подлинных старинных и поддельных — театральных. В вагонной тьме, плотно сдвинутые, высились ящики с несчетным количеством костюмов — платьев, кафтанов, ротонд и мантий из дорогих материалов. Ящики с шинелями, ладно шитыми генеральскими и простецкими солдатскими, с френчами, белоснежными кителями с золотом погон, матросскими бушлатами и комиссарскими кожанками. Ящики, загруженные обувью — ботфортами из цветной кожи, щегольскими офицерскими сапогами и множеством женских туфелек. Коробы с николаевскими треуголками, цилиндрами и шляпами со страусовыми перьями. Сундуки, набитые сотнями париков — мольеровских, круто завитых, вельможных, напудренных и русых девичьих кос. В пульманах, аккуратно уложенный, скучал нарядный реквизит — гусарские сабли и изящные тросточки, рыцарские латы и дамские кружевные зонтики. Находились там и убранные в шкатулки фальшивые драгоценности — украшения сценических балов: сияющие ожерелья, серьги и браслеты, россыпь звездных царских орденов… В трех запертых на замки запломбированных пульмановских вагонах хранилось все лучшее, что нажил театр за долгие годы труда.

Стоявшие в тупике три длинных вагона четким силуэтом темнели на фоне зажелтевшего к ночи неба. Уходя со станции, Аркадий Павлович невольно обернулся, чтобы еще раз взглянуть на них.