Аркадий Минчковский - В наши дни

— Никаких разговоров! Необходимо отметить.

— Был бы тут подполковник, он бы вам отметил, — не оборачиваясь, со своего места бросил Лютиков.

— Ничего подобного. Угрюмцев не стал бы протестовать, — заявил Голубовский.

— Не стал бы, — подтвердил сам Саша. — Подполковник — человек.

— Как старший, — объявил поднявшийся Голубовский, — разрешаю передышку по случаю рождения капитана Нагорника и вношу банку щуки в томате. Сиволобов, хлеб у нас есть?

— Хлеб имеется, товарищ майор. Каша еще от обеда осталась. Лучок найдется, я в Николаевке разжился.

— Лучок? Замечательно! — хлопнул в ладоши Потекян. — Поджарить с кашей — шашлыком будет пахнуть.

Оля предложила конфеты. Саша от них категорически отказался. Другие тоже стали говорить, что Оле, почти ребенку, самой необходимо сладкое. Но Оля сказала, что если так, то она уйдет спать. Пришлось уступить. Сбегав к себе в землянку, девушка принесла завернутый в газету-дивизионку кулечек конфет.

Пригласили участвовать в неожиданном торжестве и меня. Что говорить, я не протестовал. Не так-то часто бывало тут подобное.

Сиволобов уже расставлял кружки и чашки — небогатое хозяйство штабных. От карт и бумаг очистили половину длинного стола. Связной подбросил дров в печурку, и труба ее торжественно загудела.

Из землянки Оля принесла еще платок для Нины Сергеевны. На Сиваше они жили вдвоем, бывая в своей маленькой спальне всего по нескольку часов. Нина Сергеевна набросила платок на плечи. Оренбургская белая шаль закрыла гимнастерку с лейтенантскими погонами, и Нина Сергеевна с ее задумчивыми глазами сделалась по-домашнему уютной.

После однообразия, вызванного долгим пребыванием на одном месте и каждодневной, наскучившей одной и той же штабной работой, пришедшей на смену беспрерывному до того наступательному движению, после проведенного сегодня вечера, ничем не отличимого от других долгих вечеров, событие, связанное с днем рождения Саши, конечно же внесло оживление. Я видел, как в предчувствии застолья взбодрился Потекян. Голубовский с какой-то прямо гусарской бравадой руководил действиями связного. Старший по возрасту среди офицеров, когда-то уже служивший в армии, он любил изображать бывалого фронтовика. Инженер-мостостроитель с Урала, Голубовский очень хотел казаться кадровым военным. Гордился тем, что умел внятно докладывать начальству и не без шика козырять. Все еще носили неприглядные шапки, а Голубовский, презирая холод, щеголял в фуражечке с заломленной тульей и надетой чуть набок. Он аккуратно подстригал седеющие виски, которые называл наркомовскими, и проверял в зеркале, как они выглядывают из-под фуражки.

Сейчас, окидывая стол с неприхотливыми закусками, майор выпячивал грудь и собирал за спиной гимнастерку в складки, чтобы она лучше обтягивала талию, одновременно тут же подмигивая Оле и как бы говоря: «Ну что ж, гульнем, а?!»

Хуже всех себя чувствовал Саша, никак не ожидавший, вероятно, что из-за него поднимется этакая кутерьма. Он пожимал плечами, поглядывал на меня и благодарно, несколько растерянно улыбался, как бы говоря: «Ты же видишь — я тут ни при чем. Это они все сами».

И тут Голубовский, кашлянув, несколько парадно начал:

— Товарищи офицеры, солдаты и вольнонаемные воины! Мы с вами привыкли сидеть по ночам. Таковы требования боевой обстановки. Не спит до рассвета Верховный. Не спят, ожидая его вызова на телетайп, командующие фронтами. Не спят корпусные и дивизионные командиры и их штабы. Не спим и мы — мозг инженерных войск. Но сейчас… Мы выполнили все, что нам приказывали. Противник прекратил огонь. На нашем участке все в порядке, хотя мы и каждую минуту готовы… — Голубовский вынул платок, кашлянул в него и продолжал: — Но я не о том. Сегодня особая ночь. Офицер с острова, то есть с нашего переднего края, презирая обстрел и непогоду, прибыл к нам с донесением. Мне стало известно, что у капитана Нагорника день рождения. Предлагаю отметить этот факт из жизни нашего друга. Он храбрый человек…

— Замечательный человек! Правдивый, — перебил его Потекян.

— Зачем перехваливать! — развел руками Саша.

— Давайте, давайте к столу! — заторопила Нина Сергеевна. Протянула руку и усадила меня. Потом оглянулась. — А вы что, Лютиков?

— Действительно. Ты что, против, младший лейтенант? — повернулся к нему и Потекян, увидевший, что чертежник не трогается со своего места.

— Нет, если все… За товарища капитана я… — поднялся с табуретки Лютиков. — У меня только печенье. Не знаю, подойдет ли?

— Почему не подойдет?! Давай, что есть. Женщины с чаем съедят, — продолжал неугомонный южанин.

Лютиков вынул из ящика стола початую пачку печенья, добавил ее к общему угощению, объяснил:

— Тут у меня начатое…

— Какая разница, доедим.

— Печенье, понятно, не закуска, — сказал Голубовский. — Вот баночная колбаса, то вещь.

— А если еще с луком!.. М-м-м!..

— Вы, товарищ капитан, правда как на Кавказе, — восхитилась Оля. — С вами не соскучишься.

— Зачем скучать?! Не надо скучать, Олюшка. Ничему не поможет.

Голубовский сосредоточенно разливал водку в составленную разнокалиберную посуду.

— Можете проверять, допускаю колебание не более пяти граммов.

— Мне только вина, и немножко! — воскликнула Оля, прикрывая ладонью свою чашку.

Потекян с готовностью взялся за темную бутылку.

— Хватит, хватит, — взмолилась Оля.

— За нашего Сашу Нагорника! За воина и человека! — стоя провозгласил Голубовский. Уже собираясь выпить, он бросил взгляд на Сиволобова: — А что же, старый солдат? Давай свою посудину.

— Слушаю! — связной мигом принес и протянул большую эмалированную кружку, которой давно обзавелся где-то в пути. — Здравия желаю, товарищ капитан!

Не раз я уже отмечал про себя, что Сиволобов с некоторых пор усиленно употребляет выражения служивого солдата. Началось это, когда в газетах стали писать о доблести старых фронтовиков, знавших дисциплину и отличавшихся геройством. С тех пор связной штаба, которому давно перевалило за сорок, усердно употреблял слова, с которыми когда-то обращался к фельдфебелю и батарейному командиру. Видя, какое это производит впечатление на нынешних офицеров, Сиволобов стал даже несколько перегибать, злоупотребляя разными «так точно», «честь имею» и еще «не могу знать…». Будь возможность, он, наверно, выписал бы из деревни своего «Егория» и нацепил бы крест на грудь рядом со сталинградской медалью. Неглупый связной понимал, что его — бывалого солдата — начальство легко отличит от других, а следовательно, и проявит о нем заботу.

Браво опрокинув в себя налитое в кружку и отрапортовав: «Благодарю покорно!» — Сиволобов отошел закусывать в свой закуток.