Тамаз Чиладзе - Дворец Посейдона. Сборник

Он почувствовал, что не мог придумать ничего нелепее этих билетов!

Магда отпустила локоть Зазы и пошла вперед. Она шла и размахивала сумкой, а Заза ждал ответа.

Да нет, не ответа он ждал: ему хотелось, чтобы Магда сказала что-нибудь, потому что его идиотский вопрос сделал и без того неловкое молчание еще более напряженным. Магда уже отошла довольно далеко. Теперь молчание растянулось между ними, как резина.

Мимо них промчались велосипедисты. Потом у Зазы кто-то попросил прикурить. А потом получилось так, будто до сих пор он ничего вокруг не замечал, а очнувшись, увидел очень близко, прямо перед собой, Магду. Значит, Магда ждала его.

— Какие билеты? — спрашивала Магда.

— Никакие.

И вдруг Магда стала такой чужой и далекой, словно он с ней и не разговаривал никогда. Чужой и далекой, а еще непонятной и недосягаемой. Исчезло и то чувство счастья, которое не покидало его с самой мастерской Папуны.

— Здесь я живу, — сказала Магда.

И она тоже изменилась. Теперь у нее было усталое лицо, и она больше не улыбалась. Прислонившись плечом к стене, она сказала:

— Ужасно болит голова!

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Заза, — до свидания.

— До свидания, — ответила она, безучастно подавая ему руку. Если бы Заза вовремя не подхватил эту усталую безвольную руку, так безразлично ему протянутую, она, наверное, упала бы. Теперь уже ни к чему говорить о кино. Да и Зазе не хотелось заводить об этом разговор — не стоило. Заза повернулся, собираясь уходить.

— Если будете в Москве…

Заза остановился, Магда продолжала стоять, прислонившись к стене.

— Если будете в Москве, заходите, — она назвала адрес.

— Спасибо.

— Жутко болит голова, — сказала Магда и попыталась улыбнуться.

Заза шел очень быстро, разве что не бежал.

Наступило время позаботиться о гостинице. Было уже четыре часа. А он стоял на Красной площади и думал, что делать. Вернуться сегодня в Тбилиси он не мог, не мог он уехать из Москвы, не повидав Магду.

«Не велика беда, пропущу одну репетицию. Все равно я там ничего не делаю. Выговор объявят? Да в конце концов я могу сказать, почему не смог явиться. Будут смеяться. Ну и пусть себе смеются. Это ничего. Главное, что мне не поверят. Ясно, не поверят. Хотя я и сам не стану рассказывать обо всем. Кому это надо? Все равно не поверят. Когда ты твердо знаешь, что тебе не поверят, зачем рассказывать правду? Лучше сказать, что был болен. Вероятно, и этому не поверят. Но по крайней мере я буду знать, что не поверили моей лжи. Конечно, это куда лучше! Никогда никого не надо ставить в такое положение, чтобы не поверили тебе, когда ты говоришь правду. Тогда… Скажешь правду, а для других она все равно будет ложью. Нет, они будут смеяться, скажу лучше, что был болен».

Он проголодался и зашел в кафе, расположенное на первом этаже гостиницы «Москва», Пообедал. Купил сигареты и зашел в вестибюль гостиницы: попытаю счастья, авось окажется номер. Но в гостинице, как и следовало ожидать, свободных номеров не было. Только он собрался выходить, как вдруг у газетного киоска заметил своего давешнего попутчика — Давида Гамкрелидзе. Заза остановился: ему показалось нечестным пройти мимо, не подойти, не заговорить. А тут как раз и Давид обернулся в его сторону: «Кого я вижу!» — он протянул Зазе руку, словно они давно не виделись.

«Вы тоже устроились в этой гостинице?», «Нет», «Обедали?», «Только что». «А я хожу голодный, как черт, и только собрался пойти в ресторан. Вы повидались, с кем хотели?», «Нет». «Знаете, что мы сделаем? Немного пройдемся, а потом зайдем в ресторан, конечно, если у вас есть время. Я еще даже на улицу не выходил. Идет?»

Они вышли из гостиницы. Было морозно. Давид надел перчатки.

— Почему вы без перчаток?

— Никак не привыкну.

Они довольно долго гуляли по улицам, а потом зашли в ресторан «Берлин». Народу там было предостаточно, и они едва отыскали свободный столик. В зеркальном потолке отражался весь зал. Заиграл оркестр, появилась женщина, немолодая и некрасивая, стала петь, а посетители ресторана парами, чинно, пошли танцевать.

Давид проявил такой незаурядный гастрономический вкус, что сразу очаровал официанта. Он таинственно читал Давиду на ухо невероятно сложные названия блюд, а Давид слушал с серьезным лицом, и когда что-нибудь приходилось ему по душе, торжественно поднимал палец, и официант, благоговея, что-то записывал в свой блокнот.

— Я ничего есть не буду, — предупредил Заза.

— Не зарекайтесь! — улыбнулся Давид.

— Нет, ей-богу, я просто не в состоянии.

Официант стал накрывать стол, время от времени поглядывая на Давида, словно боясь допустить какую-нибудь ошибку. Но Давид одобрительно кивал головой. Официант был молодой высокий парень, его тщательно прилизанные волосы были зачесаны назад и открывали лицо с бесцветными глазами. Ставил он тарелки на стол так виртуозно, словно исполнял па из классического балета, — так опускают на пол поднятую в воздух партнершу. Потом к их столику подсели еще двое. Они вежливо справились, свободны ли места, затем взялись за меню и усердно приступили к его изучению.

Официант сначала сделал вид, что недоволен, что вновь пришедшие стеснили таких почетных посетителей. Но потом и их стал обслуживать с тем же подчеркнутым вниманием и, весь превратившись в слух, записал их заказ: осетрина на вертеле и водка. Потом ему пришлось вернуться и приписать еще парочку лангетов. Очень скоро стол был так заставлен, что не оставалось места даже для пепельницы.

За соседним столиком сидели мужчина и девушка. У мужчины была внешность старого дирижера, длинные седые волосы гривой лежали на худых узких плечах. А голова была так велика по сравнению с туловищем, что казалось, будто он напялил на себя маску льва. Девушка, вернее, девочка была светловолосая, с курносым носиком, усыпанным веснушками. Губы ее были слегка приоткрыты то ли от восторга, то ли от удивления. Держалась она напряженно, но пыталась изобразить на своем лице беззаботную улыбку. По поему было видно, что в ресторане она впервые. Одета она была просто, как школьница, да нет, не так уж просто, а именно так, как обычно наряжаются девочки дли выпускного вечера. Певица на эстраде все время поглядывала на них, а мужчина приветственно махал ей рукой и разражался смехом, напоминающим конское ржание. Девочка застенчиво улыбалась.

— Вот теперь можно выпить по одной, — сказал Давид, откладывая вилку. — Почему вы ничего не едите?

— Я ведь только что пообедал.

— Ладно, когда выпьете, и у вас появится аппетит.

Они чокнулись.

— За наше знакомство! — провозгласил Давид.

Хоть ресторан и казался переполненным, парод непрерывно прибывал. Выстроившись у стены, пришедшие терпеливо дожидались, когда освободятся места. Оркестр гремел, почти все танцевали, кроме Зазы, Давида и их соседей, у которых лица уже побагровели; развалившись на стульях, они разглядывали танцующих.