Тамаз Чиладзе - Дворец Посейдона. Сборник

«Дирижер» в львиной маске и девочка тоже танцевали, но только тогда, когда оркестр играл вальс.

Мужчина отплясывал бойко и с громкими выкриками кружил свою барышню. А та просто умирала от смущения.

— Торнике, Торнике, — услышал Заза голос Давида, — значит, Торнике ваш школьный товарищ?

— Да, мы учились в одном классе. Вы о нем хотели сказать что-нибудь?

— Я? Давайте выпьем еще по одной.

Потом он продолжал:

— Пожалуй, лучше с вами быть откровенным, не знаю, почему-то я так думаю, и буду страшно огорчен, если мое мнение окажется ошибочным.

— Да, но…

«Интересно, что такое он может сказать, если так долго не решается?»

— Я как раз недавно читал одну книгу и вычитал там фразу, которая выражает именно то, что я хочу сказать. Вот послушайте. Вы слушаете меня?

— Ну, конечно!

— «Умелое использование сомнительных возможностей вообще не заслуживает одобрения, однако оно, как правило, приносит больше славы, чем истинные достоинства…»

— Чем истинные достоинства, — повторил Заза.

— Да, чем истинные достоинства. Теперь же этот талант выявился у многих. Я прав?

— Чем истинные достоинства, — опять повторил Заза.

Затем перед его глазами удивительно ясно предстал Торнике — в темно-коричневом замшевом пальто, с солидным портфелем в руках, он спешит к машине и ищет в кармане ключи.

— О, Заза, салют! Ты совсем забыл старых друзей! Так не годится, а ты по-прежнему режиссер?

— Да, я по-прежнему режиссер.

«Все еще не взялся за ум!»

— А я совсем не хожу в театр, ни минуты времени, научные сессии, конференции, ты же знаешь.

— Знаю, Торнике, знаю.

— Ты не видел мою новую машину?

— Не вид ел.

— Как-нибудь прокачу!

— Тебе же некогда, Торнике: конференция, сессии…

— Да брось ты, а впрочем — извини, я бегу, меня ждет министр.

— Заза! — услышал он голос Давида. И одновременно с этим, как разорвавшаяся бомба, обрушился на Зазу разноголосый ресторанный шум. Оказывается, до этого момента он просто ничего не слышал, поглощенный своими мыслями.

— Заза! Познакомься… Это наши новые друзья.

Те двое, что сидели за их столом, улыбались и протягивали ему руки. Когда Давид успел познакомиться с ними?

— Извините, — сказал слегка сконфуженный Заза.

Новые друзья оказались коренными сибиряками, в Москву приехали в командировку и завтра возвращаются обратно. Давид провозгласил тост за их здоровье.

В коридоре, прижавшись к стене, стоит Торнике. Из носа у него течет кровь, ладонью он старается прикрыть разорванные на колене брюки.

— Что случилось? — строго спрашивает директор. Тут же стоят мальчишки, мрачные, молчаливые.

— Мне подставили подножку, — всхлипывает Торнике.

— Кто?

Торнике показывает на ребят: они.

— А почему они это сделали?

— Потому что я не хотел удирать с уроков, — отвечает Торнике.

— Попятно. Ступай умойся.

— А они?

— Что — они?

— Вы их не накажете?

— Ступай, тебе говорят, умойся.

— Тогда завтра я приведу папу!

— Приведи! Приведи! Приведи! — кричит директор.

— Человек может не быть знаменитым, — говорил Давид, — за это его никто не осудит, но он должен стараться стать настоящим человеком! Верно, Заза?

— Верно, — отвечал Заза.

Он вдруг развеселился, и ему захотелось вслух, во всеуслышание, рассказать о Торнике, но в последнюю минуту он раздумал. Все, о чем бы он ни вспоминал, казалось ему смешным, но в то же время он чувствовал, что ничего смешного в этом не было. Он сегодня впервые разобрался и понял, что не любил Торнике. Раньше он над этим просто не задумывался. Разве только один Торнике? Он отошел от многих своих школьных товарищей и не жалел об этом. Это происходило само собой, почти незаметно, может быть, потому, что все, что в детстве выглядело безобидным — просто ребяческой шалостью, теперь всплывало в памяти, становясь отчетливым и значительным. Оно обнажалось, лишенное спасительного покрова — возраста, который в наших глазах является самым веским оправданием.

Оказывается, человеческая память ничего не забывает. Хоть и с большим опозданием, но все же со всей готовностью осуждает она ябеду, доносчика, предателя, И тогда возвращается горечь слез, пролитых на подушку, тогда, в детстве, когда тебя предали в первый раз.

— Вы знаете, как плачут дети?.. — спросил он громко и тут же, столкнувшись с удивленным взглядом Давида, потупился, пристыженный.

За столом наступило молчание. Не поднимая головы, Заза все же чувствовал, что все смотрят на него. Чтобы рассеять неловкость, он взял себя в руки и со смехом произнес:

— Я окосел, братцы!

И тогда все ожили, откровенность в таких случаях всегда вызывает веселье.

Все рюмки вмиг были наполнены и опрокинуты: ничего ты не пьян, давай выпьем!

Давид поманил пальцем официанта. Тот подлетел и получил заказ на черный кофе.

— С пьянством надо бороться, — провозгласил Давид с улыбкой.

— Вот вы врач, — воодушевился сибиряк, — скажите, это правда, что водка вредит сердцу?

— Да вранье все, — сказал его товарищ, уставившись на Давида. — Мы этому не верим!

— И я не верю, — ответил Давид.

— Но и пользы она не приносит, вот беда.

— Беда, — подтвердил Давид.

— Так как же мы должны лечить это несчастное сердце? Вот я всегда ношу валидол в кармане.

— Валидол? — засмеялся Давид. — Разве валидолом вылечишь раны, нанесенные любовью, завистью, ненавистью!

— Вот и я говорю! Если бы вы у нас жили, были бы самым знаменитым доктором!

— Я как влезу в белый халат, — сказал Давид, — все это из головы вылетает. Поэтому, наверно, я не знаменит.

Загремела музыка, Заза встал и подошел к девочке за соседним столиком. Она страшно покраснела, когда Заза пригласил ее танцевать.

Танцуя, Заза заметил, как певица помахала рукой девочке.

— Это моя мама, — смущаясь, проговорила девочка.

— А с вами сидит ваш отец, верно?

— Да, папа. Я в ресторане первый раз, сегодня день моего рождения.

Из ресторана они вышли поздно. Заза попрощался с Давидом, солгав, что идет спать к товарищу. Ему хотелось побыть одному. Набродившись вдосталь, он наконец вспомнил, что остался без ночлега. Ходить до рассвета по улицам он не мог, было холодно.

«Может, пойти на вокзал?» И только он успел это подумать, как вдруг над ним вспыхнула разноцветная реклама: Гостиница «Будапешт». Несколько шагов, и он очутился у входа в гостиницу.

В вестибюле свет был погашен. Только перед администратором горела маленькая настольная лампа. Заза приблизился к столу и молча остановился.

«Глупости, — думал он, — тут наверняка ничего не будет…»

Администратор, светловолосая женщина с удивительно симпатичным лицом, подняла голову, и Заза вдруг воспрянул духом. Они почти одновременно улыбнулись: Заза улыбнулся потому, что не осмеливался задать вопрос, а женщина — потому, что поняла причину его нерешительности.