Вячеслав Марченко - Место встречи

Он постоял у борта, ежась, посмотрел на берег, высветивший уже сквозь сизую дымку первые огни, и эти первые огни могли оказаться огнями на пирсе — по всей видимости, так и было, — но такими уютными они виделись с борта, такими домашними, что Веригину невольно захотелось под семейный кров, к родному камельку, и чтоб Варька была рядом, и чтоб было тепло и уютно, пусть бы тогда свистел этот ветер, грохотали волны, пусть бы даже небеса цедили мелкий угрюмый дождь… Есть же счастливчики, у которых этого добра вволю каждый день, и они не пользуются им, а у него ни крова, ни камелька, и Варьки уже нет, хотя и есть она, и вечно вот так: было и не было, есть и нет.

— Посматривай! — крикнул Веригин вахтенным, проверяя звучание голоса на случай, если наконец-то объявится командир и придется представляться, а больше для того, чтобы одним словом выкрикнуть из себя дремучую путаницу мыслей. — Посматривай, — повторил он протяжнее, убедившись, что и голос звучит надежно, и мысли начали принимать иной оборот: «В июле уже можно будет проситься в отпуск. Ну, если не в июле, то в августе наверное. Хорошо бы, конечно, в июле, в самые покосы. Неплохо и в августе, когда и зори уже чистые, и вода в Полисти светлая, но купаться можно. А если — Севера́, тогда гроб с музыкой».

— Есть посматривать, — начали перекликаться вахтенные, начиная с юта, перебрасываясь на шкафут и замирая на баке.

— Что это у тебя петухи запели? — выходя на свет, спросил старпом Пологов.

— Товарищ капитан второго ранга, вахтенный офицер лейтенант Веригин…

— Вижу, что вахтенный офицер, и вижу, что лейтенант Веригин, а вот чего он, вахтенный офицер и лейтенант Веригин, петушиный концерт устроил, не пойму.

— Это я голос попробовал на случай, если прибудет командир, — чистосердечно признался Веригин.

— Голос — это хорошо. — Старпом Пологов позевал в кулак, похлопал рот ладошкой. — Не видно?

— Чисто.

— Значит, «цель» не дают. Всегда так. Есть «цель», нет волны. Есть волна, нет «цели».

— Командир добьется, — чувствуя некую робость перед старпомом и в то же время стараясь говорить на равных, польстил Веригин и отсутствующему командиру, и присутствующему старпому, одним махом — всему начальству.

— У них добьешься, — проворчал Пологов, как и следовало ожидать отнесший комплимент в свой адрес. — Как восемнадцать ноль-ноль, так все бумаги в стол, а кабинеты на ключ. Тоже мне вояки, — добавил он, невольно выразив тем самым извечную неприязнь плавсостава к береговым службам. — Бумажками-то чего ж не воевать, — но, сообразив, что не следовало бы столь уж откровенничать с младшим офицером, сразу посуровел: — Смотрите за берегом лучше. Командир вернется… — Но он не успел договорить.

— На траверзе катер командира! — прокричал вахтенный старшина.

— Вызывайте дежурного офицера, — распорядился Пологов. — Концевых к трапу.

— Есть, — заученно отозвался Веригин, потому что только старшие по отношению к младшим могут пользоваться «добром», младшим же должно отвечать «есть».

Катер лихо подвалил к трапу и, несмотря на то что качало уже сильно, словно намертво прилепился; каперанг грузно сошел с катера, придерживаясь за поручень, что тоже разрешалось только старшим, медленно, словно через силу, поднялся на борт, хмуро выслушал доклад, мельком спросил, обращаясь сразу и к старпому, и к дежурному и вахтенному офицерам:

— Все на борту?

Старпом Пологов глянул на дежурного офицера, тот в свою очередь на Веригина и, получив от Веригина молчаливый ответ, дескать, так точно, все, молча кивнул старпому, и только тогда — впрочем, на весь этот диалог ушли считанные секунды — старпом ответил:

— Так точно, все.

— Добро. Катер на борт, выстрел рубить, трап заваливать.

Командир в сопровождении старпома и дежурного офицера прошел в надстройку. Веригин вызвал наверх боцманскую команду и подвахтенных — «катер поднимать, рангоут рубить, трап заваливать» — и вдруг подумал, что не очень твердо помнит, все ли, сходившие на берег, на борту. Он опрометью бросился в рубку, начал листать журнал увольняющихся: интендант — прибыл, штурман — прибыл, врач — прибыл, кажется, все на месте; и опять не поверил себе, дважды пробежал по странице сверху вниз и снизу вверх — и только тогда облегченно вздохнул, размашисто записал: «Двадцать тридцать пять. Начали работы по поднятию плавсредства на борт». С этой минуты живая связь с берегом прекращалась, и только вахтенные сигнальщики и дежурные радисты вели частые и быстрые разговоры с оперативными службами.

Качало уже крепко, и, когда Веригин, сменившись с вахты, спустился в кубрик команды, много молодых матросов уже лежали пластом, и он с ужасом подумал, что в море качнет сильнее, и если полягут еще и старослужащие, то стрелять ему будет не с кем. Сам он в любую волну держался хорошо, видимо, вестибулярный аппарат, наследие безымянных пращуров, которые, может быть, и впрямь восходили к ушкуйникам, а потом, остепенившись, важными купцами хаживали по морям в дальние ганзейские гавани, был приспособлен и к качкам, и к штормам. Смешно и жалко — все-таки больше жалко, чем смешно, — было ему видеть, как здоровые люди на глазах становились беспомощными, квелыми, словно шторм в единый миг гипнотизировал их и лишал воли, и только одно лекарство могло вернуть их к жизни — полный штиль, но штиль на море — величайшая редкость, и приходит он тогда, когда ему не надо бы быть.

Веригин приказал дневальному найти Медовикова, и сам пошел вдоль рядов коек, подвешенных одна над другой в три яруса. Лица в ночном освещении казались одинаковыми, и он растерялся, не в силах припомнить, кто перед ним лежит, и, нагибаясь, спросил на всякий случай у матроса с нижней койки, поверх которой свежо тянуло сквозняком из открытого люка:

— Что, братец, плохо?

— Плохо, товарищ лейтенант, — голосом Остапенко вымученно ответил матрос: — Выворачивает наизнанку, будто рукавицу.

— Нельзя поддаваться, слышь, Остапенко. Крепиться надо. Поддашься — совсем скрутит. Слышь, Остапенко?

— Так точно, слышу.

— Наводить-то сможешь?

— Смогу как-нибудь.

— Да не как-нибудь, — рассердился Веригин, — а хорошо надо наводить. Представь себе, что ты в бою, а в бою можно действовать только хорошо, потому что действовать плохо — это все, гроб с музыкой. Слышь, Остапенко?

— Так точно, только хорошо действовать.

— Вот и постарайся. Постарайся, говорю!

— Так точно, постараюсь.

«Пожалуй, Медовиков прав, — безжалостно подумал Веригин, — надо списать на берег Остапенко, благо возможность представилась. Крейсер — не пансион для благородных девиц. Тут или — или. Сильные выдюжат, а слабых, видимо, само море не приемлет».