Вячеслав Марченко - Место встречи

— Скажи-ка!.. Я сяду.

— Оставь ты свои церемонии. Садись. Хочешь чаю?

— Чаю я, пожалуй, выпью.

Студеницын сел к столу, налил чаю из термоса и, прихлебывая мелкими глотками из стакана, начал смотреть, как Пологов добривает щеку. В каюте его ждал Кожемякин, но Кожемякин мог и подождать, потому что, собственно говоря, не по своей же воле пришел сюда Студеницын, а по наущению того же Кожемякина, которому за каким-то чертом захотелось посадить своих архаровцев на шлюпки. Студеницын знал, что у Пологова на уме одни палубные работы, которых не переделать вовек; знал Студеницын и то, что Пологов не любил менять своих планов, и если уж что втемяшилось ему в голову, то, значит, тому и быть, поэтому и не спешил Студеницын, пил чай не торопясь и, опорожнив один стакан, налил себе другой. А Пологов тем временем и добрился, и лицо сполоснул, присел к столу, розовый и посвежевший, пахнувший тонким одеколоном, налил и себе чаю и только тогда уж доверительно сказал:

— Люблю на ночь побриться и залезть в чистое белье. Сейчас это, конечно, сибаритство, а в войну имело свой большой смысл.

— Что, ты каждую ночь собирался помирать? — с тайным любопытством поинтересовался Студеницын, впрочем, сделав вид, что спрашивает только из вежливости.

— Так уж сразу и помирать, — возразил Пологов, легонько застеснялся и, чтобы скрыть свое стеснение, посмеялся: — Ты наговоришь! А если шутки в сторону, то сам помнишь, какие тогда ночи были.

— Что ж, ты и тогда каждый вечер брился?

— В том-то и дело… А теперь и сам бог велел.

— А бог-то тут при чем?

— Бог, конечно, ни при чем. Суесловие это наше, а не бог. Кстати, вот тебе занятный сюжетец с этим самым богом. Квартирная хозяйка у меня в Питере, Мария Ивановна, скажем, так она своему богу карающий меч в руки вложила. Чуть что, она ему так и говорит: этого наказуй, — Пологов так и произнес: «наказуй», — этому отомсти. Спрашиваю ее: «Чтой-то, Мария Ивановна, бог-то у вас какой странный? Ему бы души заблудших спасать, а он, по вашему же наущению, карать их должен». — «А мне, — говорит она, — бог-то не для спасения души нужен. Душа-то у меня чистая, говорит. Мне бог нужен, чтобы обидчиков моих карал».

Теперь уже посмеялись вместе и вместе же помолчали.

— Хорошо бы завтра первый дивизион на шлюпки посадить, — наконец, как бы между делом, сказал Студеницын. — Так сказать, нервное напряжение снять. А то, пока дождемся этой чертовой волны, люди перегорят.

Пологов насторожился.

— А они у тебя что — институтки? Барышни кисейные, или как еще прикажешь их величать?

— Они, конечно, не барышни у меня, но стрельбы-то калибровые, самому командующему флотом будут докладывать. А если пропуск? Тогда как?

— Пропуск — это, безусловно, дело дрянь. Но почему именно пропуск? Ты что, первый год замужем? Где следует — подвинти, где надо — накачай.

— Винтить-то можно только до упора, а там и резьбу недолго сорвать.

— Ох, не дело ты придумал! На палубе работ непочатый край. И в башнях у тебя, видит бог, не все так гладко, чтобы людей отрывать от дела и на шлюпках катать.

— Ты наговоришь — катать. От таких катаний на руках кровяные мозоли вырастают. А потом, какой же, к черту, матрос, если он под парусом не хаживал! Вспомни-ка нашу молодость. Да ведь мы с тобой из шлюпок не вылезали.

— А когда же мы стрелять-то учились? — невинно спросил Пологов, решив этой своей невинностью подготовить отказ, но Студеницын, разгадав его маневр, потаенно усмехнулся: дескать, шалишь, брат, мы и сами с усами, невинно же и ответил:

— Так и учились: сегодня стреляем, завтра садимся за весла. Из башни — в шлюпки, из шлюпки — в башню. А ежели заставить людей заниматься одним только делом, они с круга сойдут.

— Скажи честно: сам всю эту бодягу придумал или тебя Кожемякин начинил?

Студеницын шутливо развел руками и промолчал.

— Черт с тобой, — в сердцах сказал Пологов, нахлобучил фуражку и вышел.

Студеницын взял с полки «Морской сборник» — грифельно-черный переплет, золотое тиснение, — начал листать и тотчас наткнулся на описание все той же операции Маринеско в Данцигской бухте, начал было ее перечитывать, но не успел перевернуть и вторую страницу, как вернулся Пологов. Студеницын поднял на него глаза.

— Командир дал добро.

— Так я, с твоего позволения, пойду к своим.

— Чего уж там позволять, иди так, — усмехаясь, сказал Пологов. — Только учти: по десяти матросов во главе со старшиной из каждой башни отдашь в распоряжение главного боцмана.

— Когда же ты кончишь цыганить?

— Я же для тебя испросил у командира добро и я же цыганю? — искренне обиделся Пологов. — И потом, что значит — цыганю? Это приказание командира, а приказание командира, как тебе известно…

Студеницын не дослушал его, сказал: «есть» и быстро вышел, а выйдя в коридор, стоял там и, приоткрыв опять дверь, тихо повинился:

— Ты уж не сердись.

— Чего уж там, — промолвил Пологов.

…Кожемякин покорно, как первогодок, сидел в каюте и ждал Студеницына и, когда тот вошел, машинально поднялся и одернул на себе китель.

— Получено добро. Только впредь-то прожектами особенно не увлекайся.

— Помилуйте…

— Кого помилуют, а кого, может, и не помилуют… — Студеницын уже хотел пересказать Кожемякину пологовскую байку о Марии Ивановне и ее карающем боге, но только махнул рукою. — Будь здоров.

— Есть…

А дальше уже все пошло без сучка, без задорины. Кожемякин собрал своих офицеров и коротко, но внушительно приказал:

— Проверим завтра механизмы, и всех, за вычетом десяти матросов во главе со старшиной из каждого подразделения, — в шлюпки. И никаких больше тренировок. На матчасти. Вопросы есть?

— Мы что же, — спросил Самогорнов, — не будем стрелять?

— Все бы тебе поперек батьки в пекло лезть, — с неудовольствием сказал Кожемякин. — На то есть начальство. Оно без нас знает, когда стрелять, а когда ходить на шлюпках.

— Есть, — за всех сказал тот же Самогорнов.

Уже возвратясь к себе в каюту, Веригин вдруг сообразил, что Кожемякин что-то напутал, и, стараясь в общем-то не выдавать своей догадки, осторожно спросил Самогорнова:

— Ты хоть что-нибудь понимаешь?

— Возможно, возможно, — неопределенно заметил Самогорнов. — Кожемякин — мужик дошлый. Бери с него пример.

— Пример чего — дошлости? — не понял Веригин.

— Хотя бы и дошлости. А впрочем, учись мудрости. Ты бы, к примеру, перед калибровыми стрельбами что сделал?

— Наверное, то же самое, что и ты. Назначил бы усиленные тренировки на матчасти.

— Правильно. Мы с тобой в уме держим только одно расстояние к цели — кратчайшее. Но ведь кратчайший путь не всегда самый разумный. Вот поэтому-то Кожемякин, готовясь к стрельбам, сажает нас в шлюпки.