Вячеслав Марченко - Место встречи

— Позволь…

— Не тебя имел в виду, поэтому и не позволяю. А часики спрячь. Углядит кто-нибудь — шуму не оберешься.

— Думаешь?

— Береженого и бог бережет. А вон и «флажок» чешет. Здорово, кум, — балагуря, сказал Самогорнов.

— Мир честной компании, — подходя, поздоровался Першин. — Я думал, где вы, а вы, оказывается, вот где. Благодать, как я посмотрю.

— Что нового на верхних этажах?

— А что нового? — переспросил по инерции Першин. — На Балтике штиль, а над Балтикой светит мирное солнце, как недавно писала наша газета. На мостике крейсера — название по этическим соображениям пропускаю — каперанг устроил по этому поводу вклей старпому, старпом — старшим специалистам, и так далее, скоро докатится и до вас.

— Проехало, — сказал Самогорнов. — Нам скоро стрелять, нас нельзя трогать, а то мы разнервничаемся. Тогда плохо будет. Мы можем кое-чего пропустить.

Веригин засмеялся, представив себе, как это может «разнервничаться» Самогорнов.

— А стрелять-то вам не скоро. Каперанг запросил «добро» у адмирала на новый квадрат. Тот дал радио в штаб флота, а там пока то да се, так что, братцы, загорайте, благо солнышка вволю, а небо над Балтикой мирное.

Высоко в небе в самом зените, распластав крылья, белой пташкой плыл самолет, вспарывая голубую нетронутую пашню и оставляя за собой ребристый, расходящийся след, а когда пташка превратилась в точку, а потом и точка эта исчезла, круто взмывая ввысь, пронеслись два реактивных треугольника и, накрыв море ревом и гулом своих двигателей, тоже затерялись в голубой бездне.

С опозданием загрохотали колокола громкого боя, потребовав, чтобы все неотлучно находились на своих боевых постах и командных пунктах; корабль-цель, помигав клотиковым огнем, пожелал счастливого пути, и несколько часов спустя, ближе к сумеркам, крейсер отдал якоря на внешнем рейде флотской базы в Энске.

За ужином старпом Пологов шептался о чем-то с замполитом Иконниковым и старшим артиллеристом Студеницыным, тот со стармехом, но о чем они шептались и почему надо было шептаться, лейтенантский конец стола остался в святом неведенье. После ужина в каюту к Самогорнову с Веригиным пришел Першин, и все разъяснилось: днем крейсер высматривал чей-то разведчик.

— Не может быть, — в один голос сказали Самогорнов с Веригиным. — Небо-то над Балтикой мирное.

Развалясь на диване и закурив, Першин с наслаждением затянулся, пустил кольца пирамидой, совсем как та фабричная труба, и только теперь Веригин сообразил, что тогда она напомнила ему Першина, облюбовавшего их диван, и он не догадался об этом, а тут неожиданно сообразил и не обрадовался своей сообразительности.

— Э-э… Мальчики, не надо пузырей, как говорила моя мама. Я случайно подслушал разговор адмирала с вашим командиром…

— Подслушивать разговоры, равно как и заглядывать в замочную скважину — страстишки мелкие и пагубные, объяснимые разве что для определенного возраста, — менторским тоном начал Самогорнов. — Боюсь, что это станет привычкой, и тогда я тебе не завидую.

Першин лениво скосил глаза на Самогорнова, щелчком сбил с папиросы пепел. Веригин поморщился, но смолчал.

— Но как бы тогда вы узнали о том, что я сейчас вам рассказал, — полувопросительно возразил Першин. — Надо отличать болезненный интерес старых сплетниц от вполне здорового стремления получить точнейшую информацию.

— Суть разная, а методы одни, — сказал Веригин. — Но методы в конечном счете могут стать сутью.

— Ба, наш вьюноша на пороге психологических открытий. Поздравляю.

— Послушайте, Першин, кажется, не я у вас в гостях, а вы у меня, так что…

— Не задирайтесь, — поспешил вмешаться Самогорнов. — Каждый выбирает то, что ему ближе.

— Поехали, — сказал Веригин.

— Принимаю к сведенью, — Першин загасил папиросу и закурил другую. — Новость под номером два. На днях адмирал снимает с вашего постылого крейсера свой доблестный флаг. Прошу учесть: это я не подслушал, а получил, как говорится, из первых рук с подробнейшими указаниями, что мне надлежит совершить в связи с этим, столь торжественным актом.

— Вот это уже интересно.

— Милые вы мои лопухи, я завидую вам. Вы получите в свое распоряжение прекраснейший морской театр вместе с необозримыми служебными возможностями. Но я же и жалею вас. Любимый город больше не посветит вам своим немеркнущим в ночи маяком. Вы, счастливые, будете в дни увольнений ловить в горных реках царскую форель, но вы, несчастные, забудете запах тончайших женских духов.

— Все-таки, выходит, Севера́? — спросил Самогорнов.

— Говорят, — беспечно сказал Першин.

— Смекай, Веригин.

— Я уже смекнул. Сказал Варе, чтобы ждала не долее четырех суток, а там брала бы курс на Питер.

— А где свадьба, спрашивается, где медовый месяц, спрашивается? — дурачась, закричал Першин.

— Кина не будет.

— Жаль.

— Не надо жалеть, — философски заметил Самогорнов. — Жалость не украшает жизнь, а делает ее тоскливо-невыносимой, скорбной какой-то, а нашему брату не до скорби. Вперед и выше, Веригин, на Севера́х нас ждут великие дела.

— Кстати, квартирка-то еще за тобой? — поинтересовался у Веригина Першин.

— А черт ее знает, за мной она или не за мной. Да и зачем она соломенному вдовцу! Мне и на корабле светло и тепло.

— Утешься, соломенный вдовец. У соломенных вдовцов есть отличнейшие приятели, а у приятелей найдутся не менее отличнейшие подруги. За сколько месяцев вперед ты уплатил добрейшей и милейшей Алевтине Павловне?

— Кажется, за три.

— Прекрасно, когда у человека свой дом!

— Дом-то есть, только чужой.

— Милый ты мой, желанный. Приняв присягу, ты тем самым подписал с обществом контракт пожизненно, по крайней мере на двадцать пять календарных лет, не иметь собственного дома. Твой дом там, куда ты вошел и где ты снял шинель и возложил на вешалку фуражку. Кстати, я тебе должен несколько сотенных.

— Был такой грех.

Першин достал из нагрудного кармана деньги, небрежно положил их с краешку стола, потом щелчком отбросил подальше.

— Прими, друг, презренную бумагу. К великому сожалению, она не понадобилась мне.

Веригин отодвинул самогорновский ящик стола, смахнул в него сторублевки и с шумом задвинул его на место.

— Пусть полежат, авось когда-нибудь пригодятся.

— Эх, други мои, настроение такое, что надраться бы сейчас до положения риз, — вдруг оживился Першин. — А командирский катер у трапа, — сказал он мечтательно, — а мой патрон любит на ночь почитать газетки. Прикажите, мигом доставлю и то, и, разрешите, другое. Уважаю, старики, делать приятное.

— Нам не велят, а мы паиньки. Мы с Веригиным послушные. — Самогорнов усмехнулся. — И потом, что значит в нашем деле настроение? Так, мираж, розовая дымка, которая была — и нет уже ее.