Вячеслав Марченко - Место встречи

Он успел к ужину, без пяти девятнадцать вышел на развод вахты, и в девятнадцать ноль-ноль, с первым ударом склянок, принял обязанности вахтенного офицера. Первый час выдался хлопотливым и беспокойным: только-только отвалила баржа, передавшая на борт продукты, как к другому борту пришвартовался водолей, за ним подгреб буксир со шкиперским имуществом, краской и ветошью для протирки стволов, потом оружейник в сопровождении караульного наряда на командирском катере доставил боезапас — патроны и гранаты — на случай десанта, — и все это надо было принять, доложить по команде и записать в вахтенный журнал, и Веригин принимал, и докладывал, и записывал, и между всеми этими делами неотвязно и ревниво думал о Варьке, страдая за нее и страшась, что она растеряется одна и поступит как-то не так, как следовало бы, по его мнению, поступить, А потом сразу поутихло страдание, запряталось подальше от его же недремлющего ока, и он почувствовал себя попроще, посвободнее, словно у него сами собой развязались руки.

Сменясь с вахты, он долго пил чай, лениво щурясь на свет, и не принимал участия в общем разговоре, даже как будто не слышал, о чем говорят за столом, хотя и выхватывал отдельные фразы и реплики, фиксируя их в своей памяти, и мало-помалу уяснил, что рандеву с кораблем-целью назначено на утро в безлюдном квадрате. Чудак, кто думает и верит, будто море пустынно и необжито во все стороны, — дескать, иди куда душеньке пожелается и делай кому что вздумается. Может быть, в океанах и отыщутся еще белые пятна, но моря, подобные Балтийскому, Северному, Черному, Средиземному, давным-давно исхожены вдоль и поперек и обжиты моряками всех стран, как собственный корабль. Есть в этих морях столбовые дороги, есть проселки и есть пешеходные тропинки, есть места рыбных промыслов, где в путину в глазах рябит от траулеров и шхун и куда солидным «купцам» и стройным, подтянутым, словно выхоленным на парад, военным кораблям заходить не велено, не говоря уже о том, чтобы палить там из пушек. Для того существуют безлюдные квадраты, именуемые полигонами, и в одном из них и надлежало завтра им встретиться с кораблем-целью. Пакет с указанием широты и долготы этого квадрата еще утром доставили секретчики, и теперь он, запечатанный сургучом, сохранялся в корабельном сейфе, неусыпно охраняемом часовым.

Но не это беспокоило старпома Пологова и старшего артиллериста Студеницына; в конце концов вскроет после полуночи каперанг пакет, перенесет координаты на карту, штурманы уточнят курс, кочегары и машинисты переведут воду в пар и дадут главным валам необходимое количество оборотов, и — берите свое слово артиллеристы, говорите с миром на своем громоподобном языке. Главная закавыка заключалась в том, что для этих стрельб требовалась волна не менее шестибалльной, потому что приборы упреждения залпов получили задачу именно на эту качку или на большую, но уж во всяком случае не на меньшую. Это значило, что стрельбы предстояли не шутейные и штаб флота не от щедростей своих раскошелился на боезапас: большие чины хотели знать, в какой готовности находится крейсер и может ли он в случае величайшей нужды сказать свое весомое слово, или этот красавец, уставленный оружием, не более чем щеголь, вырядившийся на прогулку.

— Синоптики-то что говорят? — в который уже раз спрашивал Студеницын Пологова, и в который уже раз Пологов отвечал:

— Что синоптики… У синоптиков одна песня: не помрет, так жив будет.

— Ну да, ну да, — говорил Студеницын. — Помню, прошлым летом эту волну мы недели две искали. Вот ведь как бывает: не надо — штормит, надо — ветра не досвистишься.

— Тебе что, — пошутил стармех, — заставь своих рогатых, они не то что ветер, ураган тебе насвистят.

— Ладно тебе, дед, — сказал Студеницын. — Я же не говорю, чего твои маслопупые духи могут насвиристеть.

— Моим что: держи пар на марке и в ус не дуй. Тепло, светло и мухи не кусают. — Стармех бодрился, а у самого на душе скребли кошки: черт те знает, где тот квадрат, который артиллеристы в штабе указали для стрельб, и не прикажет ли командир идти самым полным ходом, а если прикажет, то как-то поведут себя котлы, главные и вспомогательные механизмы, а там ахнет главный калибр всем бортом — опять нервничай и переживай, что, да где, да как. — Моим дивья, — повторил он. — Мои свое дело туго знают.

— За моих тоже не болей.

— Ну да, ну да, — сказал теперь старпом Пологов, и все замолчали, потому что, сколько ни говори, дела не убавится, а новые сомнения на душу лягут.

На рандеву вышли вовремя, и тотчас же на горизонте объявился корабль-цель, а море предательски-бесстыдно голубело и было ровным, как стол, застланный свежей нарядной клеенкой: дескать здравствуйте, дорогие гостюшки, долгонько вас не было, так что не обессудьте, чем богаты, тем и рады. И солнца было вволю, день разгорался праздничный, хороводы бы водить в такой день, но ведь не хороводы же водить шли в этакую даль. Серьезное дело затевалось, но будь неладны синоптики со всей их метеорологической службой: шторм, миновав квадрат, прошел стороной, — в пересчете с морских миль на привычную метрическую систему километрах так в трехстах к востоку — к осту. Тут уж ничего не попишешь, хоть плачь, хоть криком кричи, хоть свисти во все пальцы, а раз нет ветра, то и нет его.

Каперанг раздосадовался, наговорил старпому много неприятных слов, что у него-де и леера не все срублены — все леера срубили еще ночью, — и матросы без дела шляются по надстройкам — сигнальщики набирали флаги по международному коду, — и чай команде подали с опозданием, словом, когда начальство не в духе, оно найдет повод, к чему придраться, и старпом Пологов, старый тертый «марсофлотец», понимал это и молчал, чтобы не вызвать новый приступ неудовольствия командира. В свою очередь он сделал втык командирам боевых частей, служб и команд, в заведованиях которых тоже обнаружились какие-то промахи — какие именно, Пологов не стал уточнять, — те обрушили свой гнев на комдивов, командиров башен и групп. Неудовольствие, вспыхнувшее на ходовом мостике, покатилось вниз, но, в отличие от снежного кома, не увеличивалось в размере, а ровнехонько растекалось по всем закоулкам, и, когда растеклось, стало ясно, что гневаться-то, в общем, нечего и не на кого. Не захотели Илья-пророк с Николаем Мирликийским, чтобы в этом квадрате был шторм, а пожелали, чтобы стояло вёдро, и все синоптики флота с их отлаженной службой оказались бессильными что-либо изменить. Пока каперанг запрашивал штаб и пока там решали, что делать дальше — идти ли крейсеру в новый квадрат или дожидаться волны в этом, — Веригину позвонил Самогорнов:

— Братец, а если мы всю эту бодягу перекурим?