Вячеслав Марченко - Место встречи

— Бывает, — сказал и Пологов, все же решив вопреки воле командира продолжать разговор. — Только у нас-то это случается через день, а у него каждый день. До сих пор не может краску положить на царапину. Какую ни положит, все будто заплату нашлепает.

— Так сам бы составил краску, — несколько повысил голос Румянцев, которому и разговор продолжать не хотелось, и само напоминание о царапине было неприятным. — Придут чины из штаба — сраму не оберешься: в док не смогли зайти по-человечески.

— А все он, — сказал Пологов, решивший сегодня любые беды валить на боцмана, который в эти минуты скромнехонько посиживал у него в каюте и дожидался то ли очередных приказаний, то ли очередного разноса, в одинаковой мере готовый и к тому и к другому. — Кранцы вовремя не догадался опустить за борт.

— Ладно все на одного-то валить… — с досадой сказал Румянцев. — А то ведь как у нас получается: боцман плохой, а мы с тобой хорошие. Но ведь не боцман же заводился в док… — Он помолчал, стараясь скрыть досаду, и продолжал уже ровным голосом: — Ну добро бы молодые лейтенанты, тем сам бог велел валить с больной головы на здоровую, авось потом разберутся. Но ведь мы-то с тобой не зеленые, нам-то с тобой не надо валить. Сами в деле, сами и в ответе. Так нет же — боцмана нашли. А что боцман? Сами же говорим — рохля.

«Ну я-то, положим, не считаю его рохлей», — подумал Пологов, но возражать не стал, поняв наконец-то, что любое его суждение или — что еще хуже — возражение вызовет у командира неудовольствие, а неудовольствие командира явно не устраивало Пологова. «Черт с ним, рохля так рохля», — все так же молча, как и возражал, согласился Пологов и в знак того, что согласен и полностью разделяет мнение командира, покивал головой.

— Так что без Крутова не приезжай, — жестко сказал командир, и Пологов снова кивнул, отлично понимая, что командир имел в виду не самого Крутова-старшего, которого он, старпом, должен был привезти, а его согласие перейти к ним на крейсер и вместе же с крейсером отправиться на Север. Пологов знал, как, впрочем, знал и Румянцев, что уломать Крутова, всю жизнь отдавшего Балтике и знавшего этот театр как свои пять пальцев, будет нелегко. — Ты поиграй на его самолюбии: дескать, океанские плаванья, романтика и все такое прочее. Скажи, что мы его тут и любим, и уважаем — как-никак патриарх флота, — так что почет, а вместе с почетом и все, что к нему полагается, ему обеспечены.

— Добро, — сказал Пологов, хотя и без того знал, чем и как умаслить Крутова-старшего; все эти наставления командира, с его, старпома, точки зрения, были лишь пустой тратой времени, но он тем не менее, важно внимая ему, время от времени говорил: «Добро», тем самым подчеркивая, что он со всем согласен и поступит именно так, а не как-то иначе. Но внимай там или не внимай, соглашайся или не соглашайся, оба-то при этом прекрасно понимали, что крейсеру просто необходим рачительный хозяин верхней палубы, который бы и при шторме знал, что делать, и на швартовке бы не растерялся. А швартовки на Севере, судя по всему, несколько иные, чем на Балтике: и приливо-отливы дают себя знать, и течения тоже иногда вносят свои поправки. — Добро, — повторил Пологов, и если первое «добро» было всего лишь обычной флотской вежливостью, то последнее «добро» как бы вершило весь их разговор, и Румянцев отлично понял, что без Крутова, вернее, без его согласия списаться к ним на крейсер Пологов не вернется.

Впрочем, как это часто случается в жизни, Румянцев с Пологовым знали только малую толику того, что собою представлял Крутов-старший, и если бы знали хотя бы несколько больше, то и не вели бы о нем столь длинной беседы. Крутов-старший, он же Михаил Михайлович, боцман по специальности, мичман по званию и патриарх флота, по общему мнению, завершив, как он и сам считал, свой первый земной круг, полагал, что у него еще осталось силенок, чтобы начать второй. Были и другие обстоятельства, которых, естественно, тоже не знали Румянцев с Пологовым. Последние два года у Крутова-старшего наметился серьезный разлад с семьей, и в этом разладе, как думалось старшему, виноват был сын, Крутов-младший, он же капитан первого ранга и командир того отряда, в котором Крутов-старший имел счастье, а вернее, несчастье служить. Крутов-младший, как, впрочем, и Крутов-старший, понимал, что флот, пройдя через две революции и через две войны, наконец-то стряхнул с себя те вериги, которые на него надели Крымская кампания и цусимская катастрофа, и устремился в Мировой океан, некогда уже обжитый русскими мореплавателями. В отличие от Крутова-старшего Крутов-младший считал, что океан для военного флота — дело уже несколько забытое, а следовательно, и новое и, как всякое новое дело, его надобно и осваивать молодым. Крутов же старший не только не разделял эту концепцию, но считал ее пагубной и даже вредной, потому что она как бы отбрасывала прочь традиции, на которых испокон веку флот стоял как на трех китах.

В домашнем застолье в квартире на Дворцовой набережной по этому поводу сперва спорили долго и горячо, а потом, как водится, перешли на личности, побросали рапиры и шпаги, созданные для искусного боя, и похватались за дубины с их безукоризненно точными аргументами: «Сам дурак» — и после этого, как и следовало ожидать, перестали разговаривать. Женщины — и невестка и жена — взяли сторону Крутова-младшего, потому что он был старшим по званию, а в квартире на Дворцовой набережной, как в кают-компании крейсера, почитали прежде всего звания, и жизнь Крутова-старшего в домашней обстановке в некотором роде приняла уставные рамки с тем только отличием, что на флоте он почитался патриархом, дома же был всего-навсего мичманом, а, как известно, мичман и капитан первого ранга довольно-таки далеко отстоят один от другого на длинной иерархической лестнице. Первое время сторону патриарха отчаянно держала Даша, она даже сама подогревала споры — доктрина Крутова-старшего ей казалась предпочтительной хотя бы потому, что там прежде всего имелось в виду величие флота, а это звучало весьма основательно и в то же время романтично, — но потом она захандрила, видимо, что-то не заладилось у нее в своей жизни, как думалось Крутову-старшему, отошла в сторону и стала колючей.

— Дарья, — говорил ей Крутов-старший, — ты чего это озлела, как перестарок? Смотри, девка, испортишь характер, потом не исправишь.

— Ладно тебе, патриарх, правь, пока не поздно, в океаны. Иначе молодые капитаны уведут наш караван.

— У, злое железо. В кого такая только уродилась!

Даша, стараясь казаться серьезной, прятала усмешку:

— В Крутовых, патриарх.

— Да у нас и мужики-то будто помягче, — без обычной своей уверенности говорил Крутов-старший.