Вячеслав Марченко - Место встречи

— Работнички… Все бы абы да как-нибудь. — Он давно скучал по большому делу, и это дело наконец-то пришло, и для полноты жизни ему только осталось вселиться в каюту и написать старухе, Степаниде Ивановне, что он жив и здоров, того, стало быть, и ей желает. Пора было идти представляться начальству, но он не спешил и прошел под корму, где механики возились у винта, но так как это его не касалось, то он и не стал тут задерживаться и теми же мостками возвратился к трапу, поднял голову и ужаснулся, как высоко ему предстояло взбираться, никак не ниже чем на восьмой этаж жилого дома. «Эк меня угораздило, — легонечко попенял он себя, но пеняй не пеняй, а взбираться-то все равно придется, и он, заслышав впереди себя голоса, пошел на эти голоса и скоро увидел матросов, которые накладывали последние мазки ярко-рыжего сурика на нижнюю оконечность форштевня. Матросы были одеты в синие робы и повязаны белыми лоскутами, и все это — и робы и лоскуты — заляпалось суриком, словно матросов окровавили. Крутову что-то не понравилось, и он закричал:

— Не мазюкай кистью, не мазюкай, а втирай сурик, тогда он крепко схватит!

Матрос, работавший кистью, неспешно обернулся: дескать, какого черта еще тут вздумали кричать под руку, и так, видишь, работа не клеится, — и оба ошалели.

«Не может быть», — подумал Крутов.

«Дядя Миша, откуда бы ему тут взяться?» — подумал и Паленов, не торопясь спустился на мостки, не торопясь же начал вытирать руки ветошью, тем временем зорко следя за Крутовым, и когда увидел, что тот растопырил свои руки, как рак клешни, кинулся ему навстречу, совсем забыв, что роба у него была в сурике и он мог попортить дяде Мише, мичману Крутову, выходной китель, надеваемый только по большим праздникам.

— Здоров, чертяка! — сказал Крутов, когда они пообнимались, и этим «здоров» Крутов и поприветствовал Паленова после разлуки, но в то же время словно бы и отметил для себя, что Паленов уже вошел в силу.

— И вы хорошо выглядите, дядя Миша.

— А хрен ли мне сделается! Я и просолен, и провялен, и проспиртован, так что меня теперь куда хочешь, везде одинаков буду. — Крутов балагурил, а сам тем временем цепким своим взглядом словно бы обшаривал Паленова. Он и находил что-то знакомое в нем, и не находил, но и незнакомое, ярко проступившее в Паленове за эти два года, ему тоже нравилось. «А что, братец, — подумал он, — переведу-ка я тебя с помощью товарища Пологова к себе в команду и сделаю из тебя боцманюгу. Это ничего, что ты комендор. Комендоров на корабле десятки, а боцман один». Но говорить он ничего не стал, только хорошо так усмехнулся и еще раз потрепал Паленова по плечу. Эта неожиданная усмешка и смутила Паленова, и насторожила, он недовольно отстранил плечо, но постарался сделать это незаметно, и Крутов, кажется, не заметил, хотя, может быть, только виду не подал, тем не менее образовалась неловкая заминка, и тогда Паленов преувеличенно веселым голосом спросил, сам даже не поверив, как это у него так ловко получилось:

— А что же Даша?

«Вот и еще один дурак», — с досадой подумал Крутов, но не сказал этого Паленову, только сам спросил:

— Пошабашил, что ли?

— Да нет, тут еще и после обеда хватит.

— Тогда после ужина приходи, поговорим с толком, не спеша, а так, на ходу, говорить — все равно что блох ловить.

— Куда приходить-то? — не понял Паленов.

— В каюту ко мне.

— Куда в каюту?

— Куда, куда, на кудыкину гору! С сегодняшнего дня я у вас главный боцман. Посидим, чайком побалуемся, может, к Михеичу сходим.

— Я у него в субботу ночевал.

— К Михеичу сходил, а меня забыл.

— Так вы же в Питере были.

— Ну так что ж — в Питере? Телеграмму б мог отбить, я б приехал. Смотри, я забывчивый до определенной мерки, а после той мерки все помню.

— Постеснялся, — признался Паленов. — Даша, ну и все такое.

— Далась тебе Даша! — возмутился Крутов. Он постоял, видимо, хотел все это припечатать крепким словцом, но только рукой махнул. — Ну ступай, делай свое дело, а я пойду представляться. Только не мазюкай смотри, а втирай сурик-то. Так оно надежнее будет.

— Да я ж втираю.

— Поговори у меня. Вам воли дашь, так и свету не увидишь. — Он последил глазами, пока Паленов опять взбирался на леса, и крикнул: — Так не забудь, вечером заглядывай!

— Будет сделано.

— Это кто? — ревниво спросил Паленова командир орудия.

— Новый главный боцман.

— А ты откуда его знаешь?

— Был старшиной роты у юнг.

— Ничего мужик?

— Мировой.

— Тогда порядок.

А мировой мужик мичман Крутов, преодолевая одышку, тем временем взбирался по скоб-трапу на крышу условного восьмиэтажного дома и на чем свет калил себя, что решился сдуру полезть в док. Ноги и руки у него уже плохо слушались и начинали дрожать, и он знал, что если не уймет эту дрожь, то придется снова спуститься вниз и попросить, чтобы его подняли на беседке, но это уже был бы позор для любого и каждого, тем более для главного боцмана, и он раз за разом вытягивал поочередно руки, цепляясь за новую скобу, и раз за разом переставлял ноги, которые все больше деревенели. Время от времени он задирал голову, чтобы увидеть край этого бесконечного колодца, но небо все еще было высоко, и вместе с небом был недостигаем и заветный край, где бы он мог дать себе передышку.

«А не отказаться ли мне от Севера? — неожиданно подумал Крутов. — Все хорошо начинать в молодости, а в старости пора уже вершить дела». Начали гореть ладони, и руки все заметнее деревенели, хотя дрожь в них постепенно унялась. «Долгонько придется лететь-то, — усмехнулся Крутов, подумав о себе как о ком-то другом, — так шмякнешься, что и костей не соберешь». Он вытянул в очередной раз руку, пошарил скобу и, не найдя, похолодел. «Все, — подумал он, — амба». Сверху его подхватили под мышки и легонько, словно он ничего не весил, вымахнули наверх и поставили на ноги. Его ослепило, и он не сразу понял, кто стоит перед ним, снял фуражку, отер ладонью пот и только тогда сказал:

— Фу, какая сегодня жарынь.

— С прибытием тебя, Михал Михалыч.

— А, это вы, — сказал Крутов, рассмотрев наконец Пологова. — Жарынь, говорю, сегодня.

— Жарковато, — согласился Пологов.

— А там, — Крутов кивнул через плечо в сторону дока, — хорошо. Хоть пиво пей. — Он совсем отошел, достал платок, расстегнул ворот у кителя и вытер шею. — Посмотрел коробку. Ракушку хорошо отчистили, суричить тоже кончают.

— А я, дело прошлое, только в первый день вниз спустился — и все. Поднимаюсь оттуда и чувствую — жмет мотор.

— Рано бы на мотор-то жаловаться.

— Да нет, я не жалуюсь. Но раз звоночек есть, то и поберечься не грех.

— Эт-то верно.

Пологов быстро огляделся, что-то высматривая, и, не высмотрев, спросил:

— Вещи-то где оставил?